К пятой годовщине смерти Анны, в Караганде, где я опять в то время жил, проводился региональный фестиваль польской песни, на который я был приглашён в качестве почётного гостя. Секретарь посольства Польской Народной Республики, приехавший на это событие из Москвы, открыл фестиваль речью на фоне чарующего голоса Анны. Она, Анна, считалась символом польской песни.
На фестивале были интересные и своеобразные выступления: казахские, узбекские, туркменские певцы и ансамбли, а также других народов региона, пели песни из репертуара Анны и интерпретировали их на свой, национально окрашенный, лад. Это не было фальсификацией наследия певицы, а его обогащением. Об этом я и говорил в своём коротком выступлении.
Перед заключительным концертом мне позвонили из областного управления культуры и попросили сказать участникам фестиваля несколько слов… по-польски.
— Почему по-польски? — спросил я, изображая непонимание.
— Ну как же, ведь если вы действительно дядя Анны Герман, то должны быть поляком.
— Простите, но по-польски я не буду, не умею выступать...
— Почему?!
— Я не поляк, а немец, и мой родной язык, как и родной язык Анны Герман, немецкий, а не польский!
— Что за чушь вы тут... — и гудки в телефонной трубке.
«Дядя Анны Герман — немец» — это был, конечно, нонсенс. Ведь знал же весь мир, что её отец поляк, а мать голландка. То, что Анна и ее мать в Польше и в Советском Союзе не хотели и не могли быть немцами, вполне понятно, и в этом не их вина. И что в Советском Союзе всё немецкое очернялось или в лучшем случае замалчивалось, также понятно: сказалась война. Поэтому Анна Герман, которой восхищались и которую любили во всём мире, особенно в Советском Союзе, не могла себе позволить быть немкой, тем более что мать была «голландского» происхождения.