ОСВЕНЦИМСКАЯ ОРАТОРИЯ

Вступление

спецкор газеты «Невское время».

Освенцимская Оратория «Освенцимская оратория» — это музыкальная драма Анны Герман по мотивам книги «Отчёт акушерки из Освенцима» Станиславы Лещинской, премьера которой состоялась ещё в 1970 году. Оратория состоит из 11 песен на стихи Алины Новак и является первой творческой работой певицы (здесь она выступила в роли композитора, а некоторые песни исполнила сама) после автомобильной катастрофы в Италии и последующей за ней длительной (трёхлетней) реабилитации в Польше.

Текст статьи

Освенцимская оратория... Лев СидоровскийОсвенцимская оратория... Воскресным вечером я прогуливался по Лазенкам, как вдруг откуда-то издали приплыла песня. Усиленная микрофонами, она струилась над старым парком, и я остановился словно поражённый громом: неужели она?! Конечно, этот голос трудно спутать с чьим-то другим, но ведь писали же, что она еще не вполне оправилась после той беды... Я рванулся навстречу песне и скоро был около «Театра на воде», окружённого тысячной толпой. Когда, пробившись сквозь людскую стену, посмотрел на эстраду, все сомнения исчезли: конечно, она! Голубоглазая, золотоволосая, в один счастливый день покорившая Сопот «Танцующими Эвридиками», а потом покорившая мир. Три года триумфа — и вдруг страшное известие: в Италии попала в автомобильную катастрофу, положение тяжёлое... Врачи не знали, с чего начинать спасение. Это было в 1967-м...
И вот теперь снова вижу Анну Герман, слышу её песню «Спасибо тебе, моё сердце», и мне самому хочется сказать ей: «Спасибо, что Вы оказались сильнее несчастья и вновь нам поёте». И я действительно говорю ей примерно это, уже за кулисами, когда закончилось первое отделение и есть возможность полчаса спокойно побеседовать.
— Как Вы себя чувствуете?
— Сейчас уже все страшное позади. Моё положение было отчаянным — и с физической, и с психической стороны. Ведь очень долго оставалась без памяти, не могла сказать ни слова. Пять месяцев лежала «замурованной» в гипс до самого носа, еще пять — полная неподвижность без гипса. Два итальянских госпиталя и три польские больницы старались вернуть меня к жизни. Было неясно, срастутся ли кости, смогу ли ходить. Через два года начала упражнения с памятью — ведь я не помнила ни одного текста песни. Потом попыталась петь — тихо-тихо и совсем недолго. На большее сил не хватало. Лёжа дома, стала впервые сама сочинять музыку. Сочиняла без рояля, в голове. Друзья потом её записывали. Первую песню, которая называется «Судьба человека», написала на слова Алины Новак. Теперь у нас с Алиной уже есть долгоиграющая пластинка. Но до эстрады было все равно далеко. Однако специальные физические упражнения, которые я выполняла до седьмого пота, оказались эффективными. И хотя левая рука еще действует плохо и нога тоже не совсем в норме, я рискнула встретиться со слушателями. Вы присутствуете как раз на одном из самых первых концертов. Через неделю выезжаю на побережье: гастроли, прерванные четыре года назад, продолжаются.

Освенцимская оратория... — Теперь Вы исполняете свои песни. О чём они? Что Вас, прежде всего, волнует?
— На основе исторических документов мы с Алиной Новак написали несколько песен, составивших «Освенцимскую ораторию». Наша совместная самая первая работа определила и название цикла — «Человеческая судьба». Особенно дорога мне песня «Спасибо, мама». Давно мечтала о ней. Мне очень было нужно рассказать о моей маме, которая одна меня вырастила и всегда остаётся самым родным человеком. Попросила Алину написать текст. Обе боялись банальности, ведь столько уже пелось о мамах... Но, кажется, песня удалась. Во всяком случае, и мне, и маме нравится. В общем, пишу и пою о том, что волнует каждого. О человеческом.
Освенцимская оратория... Но в моей новой программе будут не только собственные песни. Наверное, сохранится «Эвридика». (Вчера на концерте поднимается на сцену старушка с цветами: «Спойте, пожалуйста, песню, в которой ветер свищет по улицам...» Конечно, не смогла отказать.) Будут мелодии и советских композиторов — Бабаджаняна, Фрадкина, Фельдмана. Фельцман специально для меня написал песню «Двое».
— Вы получили много высоких наград. А какая для Вас самая дорогая?
— Однажды в Милане проходил телевизионный конкурс. Соревновались семьи — три поколения. Например, дедушка исполнял бабушке серенаду — ту самую, которую пел в молодости. Внучка должна была разрезать торт, разложить по тарелкам и всех угостить... А между соревнованиями выступали разные певцы, и я тоже. И вот когда спела по-итальянски «Не спеши» Арно Бабаджаняна, подходит ко мне седой дедушка: «Синьора, Вы поёте совсем иначе, чем теперь принято. Вы поёте, как во времена моей молодости — сердцем. Сейчас же модно шумом заглушать то, что хочет сказать сердце. А у Вас это слышно. Приезжайте, синьора, ко мне на Сицилию...». Конечно, награды на фестивалях дороги, но, когда услышишь такое, словно крылья вырастают.
— За время болезни Вы, кажется, и книгу написали?
— Да, она уже вышла. Называется «Вернись в Сорренто?». После названия — знак вопроса, потому что, когда писала, было совсем неясно, смогу ли вернуться в Сорренто, где мне раньше довелось много выступать. В книге — размышления о жизни, о песне, воспоминания о встречах.
— К нашей общей радости, Вы вернулись и в Сорренто, и в Варшаву, и в Ленинград. Когда же Вас можно наяву ждать в нашей стране?
— В июле-августе будущего года. Этой встречи сама жду не дождусь. Ведь, когда лежала в гипсе, столько добрых писем получала и из Москвы, и из Ленинграда, и с Дальнего Востока... Поэтому будущим летом хочу у вас петь не только в крупных городах, но и на самой дальней периферии, куда редко попадают заграничные гастролёры. За зиму поработаю над программой, надо собрать тридцать самых лучших песен. Мечтаю, что в Москве для фирмы «Мелодия» запишу кое-что новое (ведь моя самая первая пластинка родилась именно там). Очень стремлюсь и в Ленинград. Петь для ленинградцев — наслаждение.
Освенцимская оратория... Впервые на невские берега я приехала, когда там были белые ночи. После концертов каждый раз бродила по городу чуть ли не до утра... Но, признаюсь по секрету, больше всего помню ленинградское мороженое. Знаете, такой толстый круглый шоколад вокруг палочки? Нигде в целом мире такого вкусного нет!..
Начиналось второе отделение. Она стояла за кулисами и нервно теребила платочек: «Не удивляйтесь. И раньше всегда волновалась ужасно. А теперь — особенно. Теперь — все как сначала». Она шагнула на сцену — и навстречу рванулись овации. Люди были счастливы — к ним возвращалась их Эвридика.
* «ОСВЕНЦИМСКАЯ ОРАТОРИЯ» — это музыкальная драма Анны Герман по мотивам книги «Отчёт акушерки из Освенцима» Станиславы Лещинской*, премьера которой состоялась ещё в 1970 году. Оратория состоит из 11 песен на стихи Алины Новак и является первой творческой работой певицы (здесь она выступила в роли композитора, а некоторые песни исполнила сама) после автомобильной катастрофы в Италии и последующей за ней длительной (трёхлетней) реабилитации в Польше.
Освенцимская оратория... Освенцим-Аушвиц
«...Из тридцати пяти лет работы акушеркой два года я провела как узница женского концентрационного лагеря Освенцим-Бжезинка, продолжая выполнять свой профессиональный долг. Среди огромного количества женщин, доставлявшийся туда, было много беременных. Функции акушерки я выполняла там поочерёдно в трёх бараках, которые были построены из досок, со множеством щелей, прогрызенных крысами. Внутри барака с обеих сторон возвышались трёхэтажные койки. На каждой из них должны были поместиться три или четыре женщины — на грязных соломенных матрасах. Было жёстко, потому что солома давно стёрлась в пыль, и больные женщины лежали почти на голых досках, к тому же не гладких, а с сучками, натиравшими тело и кости. Посередине, вдоль барака, тянулась печь, построенная из кирпича, с топками по краям. Она была единственным местом для принятия родов, так как другого сооружения для этой цели не было. Топили печь лишь несколько раз в году. Поэтому донимал холод, мучительный, пронизывающий, особенно зимой, когда с крыши свисали длинные сосульки.
Освенцимская оратория... О необходимой для роженицы и ребёнка воде я должна была заботиться сама, но для того чтобы принести одно ведро воды, надо было потратить не меньше двадцати минут.
В этих условиях судьба рожениц была плачевной, а роль акушерки — необычайно трудной: никаких асептических средств, никаких перевязочных материалов. Сначала я была предоставлена сама себе; в случаях осложнений, требующих вмешательства врача-специалиста, например, при отделении плаценты вручную, я должна была действовать сама. Немецкие лагерные врачи — Роде, Кениг и Менгеле — не могли запятнать своего призвания врача, оказывая помощь представителям другой национальности, поэтому взывать к их помощи я не имела права. Позже я несколько раз пользовалась помощью польской женщины-врача, Ирены Конечной, работавшей в соседнем отделении. А когда я сама заболела сыпным тифом, большую помощь мне оказала врач Ирена Бялувна, заботливо ухаживавшая за мной и за моими больными.
О работе врачей в Освенциме не буду упоминать, так как то, что я наблюдала, превышает мои возможности выразить словами величие призвания врача и героически выполненного долга. Подвиг врачей и их самоотверженность запечатлелись в сердцах тех, кто никогда уже об этом не сможет рассказать, потому что они приняли мученическую смерть в неволе. Врач в Освенциме боролся за жизнь приговорённых к смерти, отдавая свою собственную жизнь. Он имел в своём распоряжении лишь несколько пачек аспирина и огромное сердце. Там врач работал не ради славы, чести или удовлетворения профессиональных амбиций. Для него существовал только долг врача — спасать жизнь в любой ситуации. Количество принятых мной родов превышало 3000. Несмотря на невыносимую грязь, червей, крыс, инфекционные болезни, отсутствие воды и другие ужасы, которые невозможно передать, там происходило что-то необыкновенное.
Освенцимская оратория... Однажды эсэсовский врач приказал мне составить отчет о заражениях в процессе родов и смертельных исходах среди матерей и новорожденных детей. Я ответила, что не имела ни одного смертельного исхода ни среди матерей, ни среди детей. Врач посмотрел на меня с недоверием. Сказал, что даже усовершенствованные клиники немецких университетов не могут похвастаться таким успехом. В его глазах я прочитала гнев и зависть. Возможно, до предела истощённые организмы были слишком бесполезной пищей для бактерий.
Женщина, готовящаяся к родам, вынуждена была долгое время отказывать себе в пайке хлеба, за который могла достать себе простыню. Эту простыню она разрывала на лоскуты, которые могли служить пелёнками для малыша.
Стирка пелёнок вызывала много трудностей, особенно из-за строгого запрета покидать барак, а также невозможности свободно делать что-либо внутри него. Выстиранные пелёнки роженицы сушили на собственном теле.
До мая 1943 года все дети, родившиеся в освенцимском лагере, зверским способом умерщвлялись: их топили в бочонке. Это делали медсестры Клара и Пфани. Первая была акушеркой по профессии и попала в лагерь за детоубийство. Поэтому она была лишена права работать по специальности. Ей было поручено делать то, для чего она была более пригодна. Также ей была доверена руководящая должность старосты барака. Для помощи к ней была приставлена немецкая уличная девка Пфани. После каждых родов из комнаты этих женщин до рожениц доносились громкое бульканье и плеск воды. Вскоре после этого роженица могла увидеть тело своего ребёнка, выброшенное из барака и разрываемое крысами.
В мае 1943 года положение некоторых детей изменилось. Голубоглазых и светловолосых детей отнимали у матерей и отправляли в Германию с целью денационализации. Пронзительный плач матерей провожал увозимых малышей. Пока ребёнок оставался с матерью, само материнство было лучом надежды. Разлука была страшной.
Еврейских детей продолжали топить с беспощадной жестокостью. Не было речи о том, чтобы спрятать еврейского ребёнка или скрыть его среди нееврейских детей. Клара и Пфани попеременно внимательно следили за еврейскими женщинами во время родов. Рождённого ребёнка татуировали номером матери, топили в бочонке и выбрасывали из барака.
Судьба остальных детей была еще хуже: они умирали медленной голодной смертью. Их кожа становилась тонкой, словно пергаментной, сквозь неё просвечивали сухожилия, кровеносные сосуды и кости. Дольше всех держались за жизнь советские дети; из Советского Союза было около 50% узниц. Среди многих пережитых там трагедий особенно живо запомнилась мне история женщины из Вильно, отправленной в Освенцим за помощь партизанам. Сразу после того, как она родила ребёнка, кто-то из охраны выкрикнул её номер (заключённых в лагере вызывали по номерам). Я пошла, чтобы объяснить её ситуацию, но это не помогало, а только вызвало гнев. Я поняла, что её вызывают в крематорий. Она завернула ребёнка в грязную бумагу и прижала к груди... Её губы беззвучно шевелились — видимо, она хотела спеть малышу песенку, как это иногда делали матери, напевая своим младенцам колыбельные, чтобы утешить их в мучительный холод и голод и смягчить их горькую долю. Но у этой женщины не было сил... она не могла издать ни звука — только большие слезы текли из-под век, стекали по её необыкновенно бледным щекам, падая на головку маленького приговорённого. Что было более трагичным, трудно сказать — переживание смерти младенца, гибнущего на глазах матери, или смерть матери, в сознании которой остаётся её живой ребёнок, брошенный на произвол судьбы. Среди этих кошмарных воспоминаний в моем сознании мелькает одна мысль, один лейтмотив. Все дети родились живыми. Их целью была жизнь! Пережили лагерь едва ли тридцать из них. Несколько сотен детей были вывезены в Германию для денационализации, свыше 1500 были утоплены Кларой и Пфани, более 1000 детей умерли от голода и холода (эти приблизительные данные не включают период до конца апреля 1943 года).
Освенцимская оратория... У меня до сих пор не было возможности передать Службе Здоровья свой акушерский рапорт из Освенцима. Передаю его сейчас во имя тех, которые не могут ничего сказать миру о зле, причинённом им, во имя матери и ребёнка.
Если в моем Отечестве, несмотря на печальный опыт войны, могут возникнуть тенденции, направленные против жизни, то — я надеюсь на голос всех акушеров, всех настоящих матерей и отцов, всех порядочных граждан в защиту жизни и прав ребёнка.
В концентрационном лагере все дети — вопреки ожиданиям — рождались живыми, красивыми, пухленькими. Природа, противостоящая ненависти, сражалась за свои права упорно, находя неведомые жизненные резервы. Природа является учителем акушера. Он вместе с природой борется за жизнь и вместе с ней провозглашает прекраснейшую вещь на свете — улыбку ребёнка...»
(Отрывок из книги «Отчёт акушерки из Освенцима»).

 

 

НАШЕ ДОСЬЕ: СТАНИСЛАВА ЛЕЩИНСКАЯ

Освенцимская оратория... Станислава ЛещинскаяОна родилась 8 мая 1896 в г. Лодзи (Польша) и там же окончила частную гимназию Вацлава Мацеевского. Она была дочерью Яна и Генрики Замбжицких. Её отец был столяром, а мать работала на текстильной фабрике «ИК Познански».
Освенцимская оратория... В 1908 году Станислава отправилась со своей семьей в Рио-де-Жанейро, где жила близкая родственница ее матери. Вернулась в Польшу в 1910 году, продолжив прерванное выездом образование в гимназии, которую окончила в 1914 году. Во время Второй мировой войны она работала в Комитете по помощи бедным. 17 октября 1916 она вышла замуж за Бронислава Лещинского (р. 1888), верстальщика, в браке с которым у нее родилось трое детей: дочь Сильвия и сыновья: Станислав и Генри.
В 1920 году Станислава переехала в Варшаву, где стала учиться в Акушерской школе, закончив ее с отличием в 1922 году. Лещинские незадолго до начала Второй мировой войны жили в Лодзи — Балуты на улице Журавей 7. С началом войны в этой области было создано еврейское гетто, и семья была вынуждена переехать на соседнюю улицу Вспульную, 3.
Во время немецкой оккупации города Лодзь муж и сыновья Станиславы принимали активное участие в борьбе Национальных вооруженных сил (НСЗ) в этом городе.
Вся семья была арестована в ночь с 19 на 20 февраля 1943 года. Станислава и ее дочь были высланы в женскую тюрьму на ул. Гданьской, 13, а муж и сыновья в тюрьму на улице С. Стерлинга (тогда Robert-Koch-Str.) 16. Позднее женщины были перевезены в Освенцим — Биркенау (17 апреля 1943 г.), в то время как мужчины после расследования и судебного решения в концлагеря Радогощ и Гросс-Розен (23 июня 1943 г.).
Станислава Лещинская в Биркенау работала акушеркой в немецком концлагере Аушвиц II (Биркенау), номер заключенного 41335. Она занимала эту должность до освобождения лагеря Красной Армией (27 января 1945). За это время, несмотря на все запреты и противодействия лагерного начальства, приняла около 3000 родов. Этот этап своей жизни в лагере Станислава Лещинская описала в книге «Отчет акушерки из Освенцима», которая была написана с того момента, когда Лещинская вышла на пенсию в 1957 году. Первое издание книги состоялось в журнале «Обзор медицины» в 1965 году. Книга стала основой для музыкальной драмы «Освенцимская Оратория» Анны Герман и Ежего Максимюк (премьера 1970).
Станислава Лещинская: семья Яна и Генрики ЗамбжицкихОсвенцимская оратория... Станислава Лещинская умерла 11 марта 1974 от рака, ее похороны состоялись на кладбище Святого Роха в Лодзи на улице Згерской в Радогощи. В 1996 году ее останки были перенесены в Успенский костел. C 1983 года Краковcкая школа акушерок носит имя Станиславы Лещинской.
Станислава Лещинская в Польше причислена к лику святых.

 

Об издательстве    О журнале «Анна Герман»   О рекламе   Заказать рекламу   О журнале «Сенатор»

    
  1. 5
  2. 4
  3. 3
  4. 2
  5. 1

(86 голосов, в среднем: 2.7 из 5)


Материалы на тему

Материалы на тему