ВЕРНИСЬ В СОРРЕНТО?

Вступление

советская и польская певица, композитор,
лауреат премий национальных и международных фестивалей.

Мемуары: воспоминания Анны Герман об ИталииПродолжение повести «Вернись в Сорренто?»...

Текст статьи

Анна Герман: в Италии нет моего любимого чёрного хлеба! В конце концов, с тяжёлым сердцем, чувствуя себя ужасной преступницей, я просила дать мне время «на размышление». На предфестивальных встречах я познакомилась со многими композиторами и авторами текстов. Все это имена, отлично известные и в Польше. Прежде всего — Доменико Модуньо, Фред Бонгусто, Пино Донаджио, В. Паллавичини, Серджио Эндриго, Джованни Д'Анци — Нестор итальянской лёгкой музыки и исполнитель в одном лице.

Я выбрала наконец две песни. Одну — с мелодией, дававшей большие возможности голосу, с приятным текстом, разумеется о любви, но имевшим лёгкий оттенок философского раздумья. Вторая песня, на которую я очень рассчитывала, и которая очень мне понравилась, была как раз маэстро Д'Анци. Она представляла собой одновременно музыкальную и поэтическую импровизацию на тему одной из главных мелодий «Трёхгрошовой оперы». Песня интересная, новаторская и в то же время достаточно простая, чтобы запомниться слушателю. Она отличалась от сотен других песен, в которых более или менее удачно, но все-таки всегда рассказывается об «amore grande» (великая любовь) и различных связанных с ней переживаниях...
Песню эту, как и ряд других, я записала на пробный диск в присутствии композитора и его многочисленных друзей. Происходило это на маленькой студии, которую удалось достать Карриаджи. Тем не менее в крохотной комнате поместилось порядочно людей. Пришёл Буонассизи с супругой, Д'Анци, Карриаджи с какой-то женщиной; музыканты, которые перед тем записали фон, тоже остались из любопытства.
Прослушав запись, присутствующие не поскупились на похвалы, а маэстро Д'Анци даже поцеловал меня в лоб. Заказали вино и горячее молоко, дабы «спрыснуть» будущий успех. Молоко предназначалось мне. Услышанное потом сообщение о том, что песня маэстро Д'Анци не принята и сам он не допущен (!) до участия в фестивале, явилось как гром с ясного неба. По причинам, которые, видимо, навсегда останутся для меня тайной, эта прекрасная песня была отвергнута.
Итак, я очутилась, как говорится, у разбитого корыта — и это перед самым фестивалем! Пьетро предпринял лихорадочные поиски, но самые интересные песни уже стали чьей-нибудь собственностью. Вдруг оказалось, что ещё свободна песня Фреда Бонгусто — и я получила её в самый канун фестиваля.
Текст песни Д'Анци был уже освоен мною, слова же новой песни предстояло ещё выучить. А времени оставалось мало, очень мало, я зубрила чуть ли не целыми днями, чтобы слова хоть немного «улеглись» — ведь всякий текст должен закрепиться в памяти, чтобы в минуты волнения, возникающего при выходе на сцену, «не проглотить язык».
С самых первых дней тяготела надо мной проблема фестивального платья. Ещё дома я смирилась с тем, что буду выступать в своём платье, вовсе не таком уж плохом, которое никто пока не видел. Но — уже по привычке — Пьетро не согласился и привёл меня в один из домов моды, где должны были быть сшиты для меня два вечерних туалета.
Я уже говорила, что всякое сопротивление с моей стороны или попытка о чём-нибудь договориться оказывались бессмысленными. Пьетро, по-видимому, попросту считал невероятным, чтобы модное платье могло быть «made in Poland». А потому, даже не осмотрев содержимое моего шкафа, принялся действовать по своему разумению.
Потянулись долгие часы примерок в салоне синьоры S., что вполне можно было бы выдержать, если бы синьора S. не аранжировала их сеансами фотосъёмок в целях рекламы своего заведения. И началась «старая песня». Мой скептицизм возрастал с каждой примеркой, пока не перешел просто в отчаяние.
Мне были предложены два платья; короткое и длинное. Короткое, серебристо-белое, предполагалось оторочить по низу лебяжьим пухом. Ладно, бог уж с ней, с этой оторочкой, но на последней примерке прибавились ещё и рукава из пуха, длиной до локтя, отчего мой силуэт обрёл сходство с фигурой борца-тяжеловеса. В ответ на высказанные мной опасения мне был дан добрый совет внимательно следить, какая из телевизионных камер будет направлена на меня, и в соответствии с этим поворачиваться в профиль. «Пух безумно эффектен», — заключила нашу дискуссию синьора.
«Господи, — подумала я, — даже если бы не было слепящего света юпитеров, совершенно лишающих возможности оглядеть зал, то и без того я была бы неспособна во время исполнения песни думать о телевизионной камере и высматривать, в какую сторону обращён её красный глазок». Неспособна, даже если бы от этого зависела моя жизнь!
Но синьора S., видимо, никогда не пела на сцене. Пух был безоговорочно утверждён Пьетро, который, впрочем, уже заплатил за него. Длинное платье тоже не вызывало у меня восторга. Оно было сшито из коричневатой ткани, напоминающей парчу. По всему лифу были нашиты разноцветные бусинки, контрастирующие с основным тоном материала. Я чувствовала себя в нем как лошадь на цирковой арене. Единственным утешением было то, что телевидение в Италии все ещё черно-белое и я в моей разноцветной упряжи не буду видна в полной красе. Но в зрительном зале... Утешала лишь мысль, что главное ведь не в том, как одет артист, а как он поёт. С другой стороны, мне, как и зрителям, нравится, когда человек на сцене одет со вкусом. По собственному опыту знаю, что элегантный, удобный, гармонирующий с обликом наряд — очень важное условие, чтобы ты хорошо чувствовал себя на сцене. Сэнди Шоу, например, выступает босая, мотивируя это тем, что обувь её стесняет, хотя, по-моему, это уже несколько чересчур.
Проблема платья неожиданно разрешилась удачным для меня образом. В Сан-Ремо приехала мать Пьетро, синьора Ванда Карриаджи. Однажды она сама спросила меня, как я себя чувствую в концертных платьях, нравятся ли они мне? Я пригласила её в гостиницу и устроила небольшую демонстрацию мод. Не говоря ни слова, ничего не внушая заранее, я надела одно за другим оба платья от синьоры S., а затем своё собственное. К великой моей радости, синьора Ванда одобрила именно моё, а узнав обо всем, посоветовала мне выступать в нем, что я и сделала. Пьетро, услышав от матери, что заказанные платья просто кошмарны, беспрекословно согласился на замену.
Итак, вопрос о выборе песни и платья для фестиваля был улажен. Оставалась ещё реклама, которая никогда не помешает.
Описания нарядов занимают здесь довольно много места, однако они диктуются не легкомыслием. Существуют более важные и значительные проблемы в сравнении с теми, которые занимают модниц всего мира, равно как для заинтересованных лиц форма листочка на набедренной повязке или длина волоса котикового меха могут быть вопросами первостепенной важности. Я не состою в их рядах, честное слово! Описываю все так подробно для того лишь, чтобы точнее передать атмосферу, в которой мне довелось жить.
Припоминаю позирование для рекламы в салоне моды Бурберрис. Владелец этого роскошного салона сразу же сообщил мне, что у него одевается сам князь Филипп. Должна признать, что, действительно, туалеты, в которых я фотографировалась, были во всех отношениях лучшего качества! Цены соответственно высокие, но владелец не забывает также и о самом многочисленном потребителе, не располагающем в массе своей фантастическими суммами, — о молодёжи. Во время фестиваля показ молодёжной моды решено было использовать для рекламы песни. Естественно, что одновременно это неплохая реклама и для владельца салона. За стеклом витрины — на фоне курток, рубашек с пейзажами, кепочек и других предметов — вмонтировали мою огромную цветную фотографию.
Кое-где были выставлены мои пластинки — из тех, что записывались накануне фестиваля. Само собой, появилась и фотография, где я была снята вместе с владельцем салона Бурберрис. Согласно его пожеланию, я должна была сниматься сидя, ибо его рост не достигал метра шестидесяти.
Фотография была превосходная, цветная, словно вынутая из альбома прошлого столетия. С той только разницей, что на снимках тех времён мужчина обыкновенно сидел, а женщина стояла рядом, положив руку на его плечо. У нас получилось наоборот в силу упомянутого выше обстоятельства.
Итак, я сидела в красном, как маков цвет, плащике военизированного покроя, обутая в черные, до колен сапоги. В соответствии с требованиями моды сапоги должны были быть выше колен, но, к сожалению, у меня слишком длинные ноги. Голову мою украшала чёрная кепочка с козырьком. Слева от меня, положив руку на погон, напоминающий большой эполет, стоял вытянувшись в струнку, с улыбкой от уха до уха повелитель — мужчина.
Ax, как же в Италии почитают, обожают, буквально носят на руках особу мужского рода! На мой взгляд, итальянцы слишком глубоко прониклись духом библейских догматов, слишком уверовали в то, что женщина создана для мужчины — при всех условиях, без всяких исключений. В другой раз Рануччо привёз меня на фотосъёмки в цирк, расположенный на далёкой окраине Милана. «Богатая международная программа с участием экзотических зверей», — прочитала я на огромных афишах перед входом.
Вскоре я уже сидела под куполом гигантского цирка и — как это случалось довольно часто — ждала. Сперва даже не знала, кого и чего. Потом мне удалось вытянуть из Рануччо, что ждём фоторепортёра к условленному часу, который давно минул. Тем временем другие исполнители, участники фестиваля в Сан-Ремо, уже снимались для рекламы.
Поскольку ни одна ситуация в этих съёмках не должна была повторяться, мне посчастливилось посмотреть разнообразную цирковую программу, правда в этот раз предназначенную быть только фоном для певцов и композиторов. Чрезвычайное впечатление произвёл на меня огромный индийский слон, который терпеливо позволял целому ансамблю с гитарами карабкаться себе на спину. Солистка предпочла сняться внизу, рядом с хоботом: очевидно, ей недостало фантазии, а быть может, и... храбрости. Я бы тоже, наверно, струсила. Поначалу меня это забавляло, однако время шло, а фотографа моего все не было, между тем как в клетках оставались уже одни только львы да тигры.
Порой они давали о себе знать вполне недвусмысленным образом! Заманчивое знакомство с ними все-таки не состоялось. Фотограф просто-напросто вообще не явился.
Я была очень этому рада. Зверей я люблю и потому считаю, что цирк — одно из наименее достойных изобретений существа, которое кичится тем, что занимает высшее место на древе эволюции. Впрочем, дрессировка продолжает оставаться излюбленным занятием человека. Если под рукой нет зверя, создания, наиболее пригодного для этой цели ввиду его беззащитности, люди со страстью дрессируют друг друга. И занимаются этим испокон веков.
Однажды в разговоре о приближающемся фестивале Пьетро заметил, что неплохо бы снять коротенький фильм для рекламы. Я сразу же подумала о Зосе Александрович-Дыбовской, единственном знакомом мне лично настоящем кинорежиссёре. С Зосей я познакомилась в процессе съёмок короткометражного фильма, который она ставила.
Познакомилась — это слишком слабо сказано. Нас связала и подружила суровая «мужская» жизнь на «Молнии». Я с чистой совестью называю «мужской» нашу жизнь, ибо с утра и до вечера находилась на палубе «Молнии» в форме капитана военно-морского флота. У меня в том фильме была эпизодическая роль капитана, которого видит во сне главный герой фильма. Играл его Казик Бруснкевич. Кроме того, я пела песенку Марка Сарта «Слова».
Погодные условия совершенно нам не благоприятствовали, как чаще всего бывает во время съёмок на Балтике. Мне было известно из газетных заметок, из рассказов знакомых актёров, что здесь случается целыми днями ждать солнечного лучика, просвета среди туч. А нам, наоборот, требовались тяжелые, свинцовые тучи, нависающие над взбудораженным морем и над... судьбой поющей женщины. И необходимы-то они были лишь для первой половины песни, потому что во второй части — солнце, радость, птицы, возвращающиеся в свои гнёзда. Мы без затруднений отсняли мажорные эпизоды — лето в том году было просто изумительное, отвечающее всем канонам курортной жизни. А затем потянулись дни долгого, безнадёжного ожидания. «Ну хоть бы самый дохленький циклончик возник», — вздыхала Зося, погладывая на небеса.
Он появился — в предпоследний день съёмок и отнюдь не «самый дохленький». Ураганный ветер, гнавший по небу облака, пронизывал до костей, едва не срывал одежду, заставлял судорожно цепляться за борт. В довершение этого ветер, по-видимому, дул прямо из края северных медведей, так что у Зоей и операторов из-под капюшонов морских комбинезонов виднелись только кончики носов. В это время я в шифоновом платьице должна была делать вид, что мне совсем не холодно, и стараться не стучать зубами. Посему не будет преувеличением сказать, что наша дружба с Зосей закалилась, как сталь высшей марки, в трудных походных испытаниях. Правда, боролись мы не с врагом, а главным образом со стихией и... некоторыми мелкими проявлениями бюрократии.
Беседуя с Пьетро о фильме, я моментально вспомнила «морское приключение», свои «капитанские подвиги» и поняла, какая великолепная может возникнуть оказия. «Увижу Зосю, — размышляла я, — поболтаю по-польски, узнаю, что нового в Варшаве и какие оценки приносят из школы Зосины дочки. А может, Зося даже привезёт мне ржаного хлеба?»
В Италии моего любимого чёрного хлеба нет, и я вдруг стала чувствительно ощущать его отсутствие. Пьетро пошёл на то, чтобы пригласить Зосю вместе с оператором, и вот в моей жизни внезапно засиял лучик радостной надежды на предстоящую встречу.
На другой день благосклонная судьба подарила мне ещё одно приятное известие — в Сан-Ремо приезжает директор ПАГАРТа, пан Якубовский. В назначенный день перед гостиницей остановилась машина CDI. Портье отнёс туда мой чемодан. Бармен Джузеппе и служащие из рецепции, улыбаясь, пожелали мне успеха.
Путешествие в Сан-Ремо оказалось не столь изнурительным, как прошлый раз в Канны. Может быть, потому, что теперь не было причины торопиться, а главное, вероятно, потому, что машину вёл не Пьетро, а профессиональный шофёр. Без сомнения, Пьетро умеет водить машину, с одной только особенностью: он любит резко и часто тормозить. Едущему с Пьетро пассажиру всегда грозит если уж не расплющить нос о стекло, то беспрерывно подавлять тошноту.
Поэтому на сей раз дорога была спокойная, без вынужденных остановок. В Сан-Ремо мы прибыли вечером. Это типичный курортный городок, объект для туристов. Здесь больше гостиниц — как очень, так и не очень роскошных, — чем обыкновенных жилых домов. Бесчисленное множество маленьких пансионатов, кафе, лавочек с сувенирами, пляж с разнообразными необходимыми для туристов услугами — все указывает на то, что постоянным жителям Сан-Ремо отведена здесь функция статистов, а заглавную роль играет турист, приезжий, гость, клиент.
Фестиваль песни в Сан-Ремо происходит в феврале. Маленький садик при гостинице приветствовал нас сочной зеленью деревьев и кустов, готовых со дня на день зацвести. Недоставало только соловьёв. Было очень тепло. Какая же это приятная неожиданность лично для меня! Я ликовала прежде всего потому, что уже успела несколько раз порядком продрогнуть под лазурным небом Италии.
В 1962 году меня направили на двухмесячную стажировку в Рим. Правда, я, будучи ещё студенткой, уже посетила Италию по двухнедельной туристской путёвке, но поездка пришлась тогда на конец сентября, и небо было в самом деле лазурным и знойным. В качестве же стипендиатки я приехала на зимние месяцы: на январь и февраль. Стипендия была скромной, и её хватило нам лишь... но, прошу прощения. Снова я вынуждена сделать отступление.
Перед отъездом мне сказали в министерстве культуры, что я — счастливица, поскольку полечу в Рим не одна. Ещё должна лететь пани Ханна Гжесик из Люблина, которая получила стипендию на четыре месяца. Пани Ханна — искусствовед, специалист по реставрации произведений искусства. Позднее она примет участие в спасении ценных картин во Флоренции, но тогда мы ещё об этом не знали.
И действительно, мне посчастливилось лететь с Ханной, ибо, окажись в Риме одна, я вернулась бы в Варшаву первым же польским самолётом. Спустя три часа мы приземлились в Риме. Было солнечно, довольно тепло, шумно и... все по-иному.
Мы обменяли свои пять долларов на лиры, а затем, оставив чемоданы в камере хранения, поехали в центр города. Верно, я знала фамилию сотрудника «Радио итальяна» (РАИ), к которому мне надлежало обратиться, но его в тот день не оказалось на месте. Предыдущие стипендиаты дали нам несколько адресов, где можно было бы поискать жилье. Я сохранила — со времён моей студенческой поездки — план Рима, который очень нам пригодился. И мы отправились блуждать по городу, где автобусом, где пешком, так как запасы валюты были весьма ограниченными. Вечерело.
Наконец мы нашли то научное учреждение, куда должна была обратиться Ханя. Но синьора председателя учёного совета уже не оказалось на месте. Надо было ждать, пока его оповестят да пока он доберётся сюда из отдалённого района, где жил.
Мы вышли на улицу, купили себе полкилограмма мандаринов и, усевшись на скамье, принялись поедать их. Это была маленькая площадь недалеко от улицы Кавура. Там росло несколько деревьев и резвились ребятишки — под надзором очень миловидной, стройной негритянки. Было уже поздно, а ели мы только один раз, днём, в самолёте, да и то мало — от возбуждения.
Сколько бы раз потом ни доводилось нам проходить мимо этого места, мы всегда растроганно улыбались, вспоминая название, которое дали той маленькой площади. С вечера того дня она стала для нас «площадью Мандаринов».
Наконец приехал синьор председатель и самолично вместе с нами принял участие в поисках жилья. В конце концов мы поселились в маленькой, довольно темной комнатке на той же улице Кавура. На другой день отправились за стипендией. Мне выдали шестьдесят тысяч лир, которых должно было хватить на два месяца. Ханя получила свои лиры лишь немалое время спустя. Что поделаешь, сказали мы сами себе, видимо, бюрократия существует повсюду — наверняка даже в африканском буше. Но мы не расстроились. Крыша над головой была, деньги на квартиру тоже, синьора Бианка разрешала нам иногда приготовить что-нибудь горячее, памятники и произведения искусства в Риме на каждом шагу... а продуктовые посылки нам слали наши мамы из Польши, притом весьма регулярно — ведь не одним искусством жив человек.
«Жизнь прекрасна», — заключили мы, справившись с первыми трудностями. Но вскоре наша радость потускнела. В римских домах каменные плиточные полы и полное отсутствие обогревательных приборов. Стояла дождливая, промозглая погода. Ртутный столбик, правда, никогда не опускался ниже нуля, но в нетопленой комнате холод пробирал до костей, холодом веяло из каждого угла... Была и ванна, очень даже красивая, но из кранов текла ледяная вода.
Переболев несколько раз жестоким гриппом, я стала ложиться спать одетая, как Амундсен во время путешествия на Северный полюс, только, увы, у нас не было спальных мешков. Единственной покупкой, которую я могла себе позволить, были шерстяные носки, которые надевала на ночь.
Не могу не вспомнить об очень забавном эпизоде (забавным-то он, конечно же, видится теперь, в ретроспективе). Примерно через месяц, перенеся не одну простуду, устав от хронического насморка и хрипоты, мы достали наконец адрес, где тоже сдавалась комната. Дом, в котором нам предстояло жить, находился в очень бедном районе. Он был старый, но тёплый, с горячей водой. Насколько помню, в нем помещалась маленькая пекарня — отсюда и вожделенное тепло. Вечером мы сложили свои чемоданы и переехали на нашу новую квартиру.
Дом в самом деле был ветхий, с низкими потолками — входя внутрь, я вынуждена была нагибаться. Длинный, тёмный, извилистый коридор и спёртый воздух несколько омрачили нашу радость. Минуя один из закоулков, я едва не споткнулась о длинные, тощие ноги старика, вытянувшегося на своём «ложе» у стены. Наша комнатка была в самом конце коридора. Хозяйка, такая же говорливая, как и синьора Бианка, суетясь, расхваливала свои апартаменты. «Уж тепло вам здесь будет, как в гнёздышке. Это самый тёплый утолок во всём доме. Тут до вчерашнего дня жила наша бабушка, вот на этой кровати и спала. Увы, вчера она уснула навеки. Теперь мы можем сдать эту комнатку, но хотим, чтобы все тут оставалось на своих местах, как при её жизни. Сейчас я сменю белье!» С этими словами, не переставая улыбаться, хозяйка выбежала из комнаты...

 

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10

 

 
Анна Герман... В ней восхищал голос с оригинальным тембром

 

 

 

? П О Р Т Р Е Т Н А Я   Г А Л Е Р Е Я   А Н Н Ы   Г Е Р М А Н ?

«Она колдует, — размышляла я, вырываясь на миг из-под обвалов печали, — колдует или она заколдована? Но ведь нет такого вопроса — она тем и колдует, что заколдована, тем и безысходно колдовство музыки, что оно пропало в себе, в этом без дверей царстве! — тем и убедительно прощанье — с человеком, с молодостью, с судьбой, — с жизнью в последнем полете — Анна, Анна, для того ли тебе возвращена эта жизнь — чтобы ею играть, в последнем-то счёте? Колдунья, заколдовавшая зал...»

 

Малоизвестный портрет Анны Герман из архива журнала СЕНАТОР, публикуется впервые в честь 85-летия со Дня рождения певицы!

 

Мало известный портрет Анны Герман из архива журнала СЕНАТОР, публикуется впервые в четь 85-летия со Дня рождения певицы!

 

 

Анна Герман в Москве, на сцене Кремлёвского дворца съездов ЦК КПСС

 

В Италии нет моего любимого чёрного хлеба

 

Анечка В Италии нет чёрного хлеба

 

В Италии нет моего любимого чёрного хлеба

 

Ирма с маленькой Анечкой справа, снимок сделан в школе в Ургенче (17 сентября 1937 года), где работала Ирма Мартенс-Герман... «У меня был хороший голос, — вспоминает Ирма в одном интервью, — но мне было далеко до него». Но этому голосу суждено было воскреснуть в дочери Ойгена и Ирмы — Анне, которая пронесла его далеко за пределы своих обеих родин.

 

В Италии нет моего любимого чёрного хлеба

    
  1. 5
  2. 4
  3. 3
  4. 2
  5. 1

(42 голоса, в среднем: 5 из 5)


Материалы на тему

Материалы на тему