Продолжение повести «Вернись в Сорренто?»...Текст статьи
После фестиваля в Остенде... Карьерой певца на Западе управляют законы бизнеса. При благоприятной конъюнктуре и капельке везения даже одна записанная на пластинку популярная песенка может принести относительно большой заработок, ибо пластинка расходится в этом случае огромными тиражами, а исполнитель наравне с композитором и автором текста получает определённый процент от количества проданных пластинок. На это я и рассчитывала.
Разумеется, легендарные (впрочем, соответствующие действительности) сногсшибательные доходы зарубежных певцов — удел лишь немногочисленных баловней судьбы, тех, кто стал широко популярен. К примеру, Том Джонс, который сейчас на вершине славы, получает — как сообщалось в нашей прессе — десять тысяч долларов за одно выступление. Это очень много, даже если отбросить налоги, оплату целой армии музыкантов, аранжировщиков, композиторов и так далее. Урожайные годы, как правило, длятся недолго. Взамен уже приевшихся, хоть и талантливых, появляются новые лица — как в калейдоскопе. Надо спешить, зарабатывать теперь, сегодня — скопить на «чёрный день», который наступит, когда публика совсем потеряет к тебе интерес. Поэтому делается все, чтобы как можно дольше продержаться в свете юпитеров. Необходимо всеми доступными способами, любой ценой подогревать любопытство зрителя-слушателя.
После фестиваля в Остенде... В целях рекламы хороши все средства. Увы, не каждому достаёт сил выдерживать такую борьбу. Некоторые сами сходили со сцены. Например, Луиджи Тенко.
Во время моих предыдущих «больших» гастролей, например, поездки в Англию, США и Канаду, я получала за свои выступления только суточные. Их хватало на проживание, а порой (крайне редко, ибо билеты дорогие) на посещение театра или мюзикла.
Фестиваль для певца — вообще дело неоплачиваемое. Сам факт участия в нем уже является достаточным вознаграждением. Поэтому я охотно участвовала в фестивалях и поездках с группой артистов за границу. Это всегда становилось интересным, надолго запоминающимся событием. Неважно, что финансовая сторона оставляла желать лучшего. Например, певцов, принимавших участие в международном фестивале в Остенде, разместили в маленьких гостиницах, где уже заранее были оплачены завтраки и ужины. Зато обед подавали за общим столом в прекрасном помещении курзала.
На многочисленных встречах коктейли и всяческие другие алкогольные и неалкогольные напитки подавались также за счёт устроителей фестиваля. Казалось бы, предусмотрено все. Тем не менее, когда настал день отъезда, «звезда» была вынуждена сама взять свой багаж и топать пешком (у меня не было денег на такси) до назначенного места.
Подобный факт должен бы вызвать чувство неловкости. Однако я ужасно развеселилась при виде огорчённо-изумлённой мины на лице привратника. Так, обладая чуточкой юмора и элементарным пониманием иерархии ценностей, можно рассматривать подобные ситуации с философской точка зрения и не видеть в них причин для огорчения. Впрочем, я была лишь гостем в этом чужом мире.
Постоянно помнила, что через несколько дней или недель вернусь домой, к более важным для меня проблемам. Не могу не вспомнить при случае о самых приятных зарубежных гастролях — поездке с группой в тридцать человек в США и Канаду. Собственно, должна заметить сразу, что я имею в виду не пребывание на территории США и Канады, а само путешествие на «Батории». Сколько бы раз ни довелось мне встретиться потом с участниками этого турне, всякий раз мы растроганно вспоминали о днях, проведённых на лайнере: наши обеды за общим столом, подававшиеся нам божественные десерты, игру в «бинго» и даже девятибалльный шторм!
Я делила каюту с Касей Бовери. Я внизу, Кася наверху. В продолжение шести дней в океане бушевал шторм. Наша каюта размещалась на верхней палубе, однако же волны с шумом хлестали по иллюминаторам. По каюте летали разнообразные предметы: баночки с кремом, духи (до того тщательно расставленные перед зеркалом), книжки, туфли, стулья — все, что не было привинчено к полу. Увы, поддерживать порядок нам было не под силу. Мы дисциплинированно лежали в своих койках, бдительно следя, чтобы не свалиться на пол. Стоило хоть чуточку приподнять голову, как уже требовалось немедленно нестись в ванную.
После фестиваля в Остенде... О, много десертов пропустили мы с Касей в течение этих шести дней! Но не на всех океан действовал так фатально. Кажется, даже в тех случаях, когда большинство мест в салоне пустовало, туда регулярно и пунктуально являлись пан Владислав и пан Люциан. И вовсе не ради светского общения. Оба отличались неизменно чудным аппетитом.
В великолепном зале Cir'colo della Strampa в Милане я познакомилась также с синьором Энцо Буонассизи. Это главный критик и рецензент всех культурных событий в Милане, сотрудник «Коррьере делла сера». Необычайно симпатичный, добрый и благожелательный человек. После того как нас официально представили друг другу, после вежливого обмена мнениями насчёт путешествия, гостиницы, климата и т.д., я, заметив в поведении синьора Буонассизи некое беспокойство, поняла, что самый важный, принципиальный вопрос ещё впереди. И в самом деле, минуту спустя я услышала произнесённое тихо и с надеждой в голосе: «Вы любите готовить?» Мой неосторожный смех и легкомысленное признание: «Нет, не люблю» — отразились на лице моего собеседника таким глубоким/разочарованием, что на следующий вопрос, заданный уже без тени надежды, формальности ради: «Но вы хотя бы умеете готовить?», я солгала мгновенно и без запинки, предвидя, что в противном случае произойдёт катастрофа. Сообразила, конечно, что для проверки моих кулинарных способностей все равно не будет ни времени, ни возможности. А к чему беспричинно огорчать ближних?
В оправдание своего кошмарного faux DBS прибавлю, что мужчина, топчущийся у плиты, не вызывает у меня никаких возвышенных чувств. Не знаю, способен ли был бы сам Грегори Пек, возьмись он рассуждать о превосходстве грибного соуса над любым другим, увлечь меня (естественно, если бы для того существовали потенциальные возможности). В Италии я встречалась с этим странным явлением довольно часто. Даже Рануччо обожал готовить!
Скажем, принимаясь за десерт, то есть уже удовлетворив перед тем голод, всякий нормальный, уважающий себя мужчина немедленно берётся наводить порядок в политике; всякий же третий итальянец (моя точная статистика) начинает обсуждать вкус поданных блюд, добавляя свои импровизации на заданную (читай — съеденную) тему. В лучшем случае разгорается дискуссия на предмет женско-мужских взаимоотношений.
После фестиваля в Остенде... Должна признать, что, как я убедилась позднее, синьор Буонассизи обладал не только большой склонностью к кулинарному делу, но прямо-таки настоящим талантом. Он является автором нескольких кулинарных книг — где даёт собственные, оригинальные рецепты, — несравненным знатоком кухни всех регионов Италии и, разумеется, великим гурманом. Он — член жюри на каждом съезде гурманов. Не знаю, правда, какое бы в этом случае употребить точное название, но думаю, что спокойно могу возвысить эти кулинарные съезды до ранга фестиваля. Иногда отдельный регион Италии выставляет свои блюда, иногда собираются мастера сковородки со всей страны. И тут уже необходимы подлинная увлечённость и... хороший желудок, дабы оправдать требования, предъявляемые к членам жюри. Хотя синьор Буонассизи никогда от судейства не отказывался, силуэт его не имеет ничего общего с обликом Фальстафа.
Синьор Буонассизи, кроме того, высокочтимый писатель и поэт. Перед моим отъездом он подарил мне свой труд под названием «Пятьдесят лет итальянской песни» — прекрасное, богато иллюстрированное издание в форме альбома, куда включены и фотографии, и записи певцов. Однажды он пригласил меня в редакцию «Коррьере делла сера» и показал все отделы, познакомил с сотрудниками, начиная от портье и кончая директором. Позже пригласил к себе домой на обед, им самим приготовленный. Представил меня жене Лии, дочери Эльвире, жениху дочери и... самому главному члену семьи — пёсику.
Пёсик был маленький, с коричневой кудрявой шерстью, кажется, пудель. (Прошу меня простить, если ошиблась, но с полной уверенностью могу назвать только таксу.) Пёсик, как я сразу заметила, располагал огромными привилегиями — главным образом в силу своего редкого музыкального таланта. Достаточно было сказать: «Ну а теперь спой что-нибудь хорошее», как пуделёк тут же садился на задние лапки, поднимал мордочку и начинал невероятно тоскливо выть.
Пел он самозабвенно, так, что прервать его было довольно трудно; удавалось это лишь с помощью какого-нибудь лакомства. Ему не чужда была и профессиональная зависть: заслышав любую музыку, он моментально настраивался враждебно по отношению к источнику звука будь то пластинка или приёмник. По-видимому, он не переносил конкуренции в собственном доме. Приходилось предварительно запирать его в дальней комнате.
После фестиваля в Остенде... С большим удовольствием вспоминаю также ещё одно приглашение супругов Буонассизи. На этот раз — в ресторан. Мне приготовили сюрприз, так что я не знала заранее, где окажусь. А оказалась в трактире, словно перенесённом сюда со старой картины: полумрак, длинные деревянные столы с лавками вместо стульев, на подпирающих потолок деревянных столбах висят пузатые, оплетённые соломой бутыли с вином, а с потолка свешиваются целые гирлянды чеснока и лука. Подавали нам разнообразные блюда, названия которых мне ничего не говорили, ибо слышала я их впервые, но вкуса они были отменного.
После фестиваля в Остенде... Впрочем, описывать эти блюда нет смысла — их надо просто попробовать самому. Поскольку я не большая любительница деликатесов, мне очень понравилась эта простонародная еда, острая, с перцем, как и язык «исповедующих» её людей. Этим вечером мой авторитет в глазах синьора Буонассизи сильно возрос. Мне все казалось вкусным, и довольный синьор Буонассизи пододвигал мне все новые и новые блюда: «Ну хотя бы попробуйте».
Да, с сердечной благодарностью вспоминаю я синьора Буонассизи, его гостеприимство, искреннее участие, которое проявил он, видя моё одинокое блуждание по бескрайнему морю чужих обычаев и языковых трудностей. Человек всегда в состоянии понять другого человека, невзирая на географические различия, несхожесть обычаев, религии, языка... Надо только захотеть, и этого будет достаточно.
Но вот, к великой моей радости, срок первого пребывания в Италии приблизился к концу. Вскоре я должна была вернуться в Варшаву, а затем к моим близким во Вроцлав.
Последняя ночь в гостинице... Вещи я быстренько упаковала ещё накануне и теперь просто не могла спокойно усидеть на месте. Номер у меня был чистым и удобным, с ванной, выложенной голубым кафелем. Но сама улица выглядела довольно мрачно, так что окно я чаще всего держала занавешенным. Однажды я заметила, что в доме напротив (улочка была очень узкая) некий господин развлекается, наведя на чьё-то окно бинокль. Не утверждаю, что именно на моё, но сама мысль, что за тобой могут подглядывать, была не из приятных. И существовала ещё одна причина.
Спустя несколько дней после моего приезда в одном из домов на противоположной стороне скончалась пожилая дама. В таких случаях снаружи на воротах вывешиваются определённого цвета стяги и расстилают дорожку, которая протягивается даже на улицу. В тот раз полотнища были темно-фиолетовые, а дорожка чёрная. На меня это производило такое гнетущее впечатление, что я задёрнула портьеры, дабы таким образом оградить себя от вида траурных полотнищ, печальных, как сама смерть.
После фестиваля в Остенде... Подобное произошло четырежды в том самом доме. Поэтому мои окна были занавешены все то время, пока я там жила. Траур позднее был снят, но при одном взгляде на те ворота портилось настроение.
Вскоре все — и хорошее, и плохое — должно было отойти в область воспоминаний. Рубежом, отделяющим их от реальности, был для меня аэропорт, а точнее — борт польского самолёта. С него начиналась для меня Польша — единственно значимая реальность, независимо от того, приносила она радости или горести. Реальность, желанная в любом своём проявлении.
Я стремилась домой, чтобы получить заряд энергии, любви, переполнявшей письма, вообще — чтобы отогреться! В Польше, конечно, ждали меня и обязанности. Некогда я получила приглашение от профессора Тадеуша Охлевского принять участие в концерте старинной музыки. Музыкального образования у меня нет, голос поставлен от природы, и лично моей заслуги в том — никакой. Пение не доставляет мне трудностей, я в одинаковой форме что днём, что ночью.
Мне не нужно предварительно «распеться», проявлять особую заботу о горле и т.д. Все же, думала я, этого недостаточно, чтобы петь арии Скарлатти, те самые, за которые певицы берутся после многолетних занятий вокалом.
Мои опасения немного поубавились после того, как профессор Охлевский объяснил, что сочинения Доменико Скарлатти (которые он предлагал мне) являются камерными, что они исполнялись некогда именно в камерной обстановке для небольшого круга слушателей и что их можно петь без специальной подготовки. Он утверждал, что именно в манере исполнения, когда вокальная техника не подавляет естественного звучания и интерпретации вещи, может заключаться своё очарование.
Во времена Марысн Собеской (имеется в виду Мария Собеская — 1641-1716г., жена короля Яна Собеского — 1629-1696 г.) эти арии скорее всего так и исполнялись. Я не была абсолютно убеждена в том, что имею право обратиться к ариям Доменико Скарлатти, но музыка оказалась столь прекрасной, ансамбль «Con moto ma contabile» так мил и дружелюбен, а пан профессор так обаятелен... И я рискнула. Профессор похвалил меня — и после концерта в Малом зале Варшавской филармонии, и после трансляции по телевидению из Вилянова (загородный дворец под Варшавой, построенный при Яне Собеском). Но пора прервать рассуждения на эту тему, иначе кто-нибудь может заподозрить меня в излишнем самомнении. Просто я очень люблю петь и бываю безмерно счастлива, когда могу доставить удовольствие, а не разочарование. Признаюсь, что, если в такую минуту никто меня не видит, способна подпрыгнуть от радости. В этом все дело.
Моё участие в концерте старинной музыки было доброжелательно встречено публикой. Несколько недель спустя до меня дошло поздравление очень издалека, из... Южной Африки. Оказалось, что работавший там польский инженер как раз находился дома в отпуске и, будучи большим любителем старинной музыки, пошёл, на концерт. Моя пластинка «Танцующие Эвридики», которую он приобрёл, и которая таким путём оказалась на «Чёрном» континенте, получила там признание, песенки, записанные на эту пластинку, завоевали на пяти радиостанциях первое место, а в одной из детских больниц выбрали песенку «Мелодия для маленького сына», чтобы специально проигрывать её для своих пациентов.
Эта весть могла бы радовать, если бы одновременно не вызывала грусть и замешательство. В стране, где не только радиостанции, но даже тропинки в парке отдельные — для белых и отдельные — для черных, чёрная публика оказалась в состоянии на собственной студии отдать первое место белой певице.
Позднее я получила чудесный подарок из Южной Африки — перстень, браслет и ожерелье, гарнитур из слоновой кости работы художника-зулуса. Получила также букет цветов, которые растут только в одном месте земного шара, именно в Южной Африке. Это были разноцветные протеи. Теперь они засохли и утратили краски, но сохранили форму бокала. Они могут стоять в таком виде много лет.
После фестиваля в Остенде... Срок второго отъезда в Италию неумолимо надвигался. Предполагалось, что на этот раз моё пребывание закончится участием в фестивале в Сан-Ремо. Из-за этого фестиваля я потеряла покой. Поскольку на репертуар — рассудила я — все равно мне не повлиять, так займусь хотя бы туалетами. На помощь мне пришёл директор ПАГАРТа. Он любит смелые планы, любит маленькие, а по мере возможности и большие новации. Благодаря его организаторским способностям и знанию человеческой души первая полька пела в «Олимпии», а теперь впервые полька должна была петь в Сан-Ремо. Прослышав откуда-то о моих заботах, он пригласил к себе домой меня и пани Грабовскую, возглавлявшую «Польскую моду», весьма умело направляя разгоревшуюся неожиданно дискуссию. Нам энергично ассистировала супруга пана директора, Нелли. Пани Грабовскую, впрочем, не надо было убеждать. Она с большим пониманием отнеслась к проблеме, удачное разрешение которой не только вызволило бы меня из затруднений, но и послужило бы рекламой для «Польской моды». Как известно, передачи с фестиваля транслируются на многие страны.
Пани Грабовская тут же набросала проект моего костюма. Это должно было быть платье, напоминавшее линией шляхетский кунтуш из парчи коричневато-золотистых тонов, обрамлённое коричневым мехом. Причёска — в соответствии со стилем эпохи.
Проект пани Грабовской очень мне понравился. Каково же было моё разочарование, когда на другой день в «Польской моде» меня постигла неудача. Правда, мне предложили сшить этот наряд, и даже в срок, но... сумма превышала мои возможности.
После фестиваля в Остенде... Перед выездом я накупила для своих итальянских знакомых кучу разнообразных сувениров в «Цепелии» (кооперативное предприятие, организующее производство и сбыт изделий народных промыслов), за одну аранжировку песни и за то, чтобы её переписать, заплатила две тысячи пятьсот злотых, серия рекламных снимков, которых ПАГАРТ давно от меня требовал, и, наконец, двухнедельное проживание в варшавской гостинице — таковы в очень сокращённом виде причины, в силу которых кошелёк мой оказался пуст. Так что я захватила свои прежние платья и отправилась в путь. И снова начался период весьма активной деятельности. С той разницей, что к «тряпочным» делам (как называла я позирование в домах мод) присоединились наконец музыкальные проблемы. Приятной неожиданностью было известие, что я могу выбрать для себя фестивальную песню.
После фестиваля в Остенде... Пожалуй, стоит пояснить, каким образом проводится «отборочное соревнование» фестивальных песен. За много месяцев до того заинтересованные композиторы и авторы текстов, у которых уже есть готовая песня и исполнитель (необязательно тот же, кто будет петь её на фестивале), начинают охоту за свободной студией грампластинок. Найти свободную студию в эту пору невероятно трудно. Добыв студию (чаще всего на строго определённое время), записывают песню на пробный диск. Разумеется, не с полным блеском, а в сопровождении всего нескольких музыкантов, только чтобы жюри могло получить общее представление о достоинствах песни.
В установленный срок, после которого уже не принимается ни одна новая песня, члены жюри усаживаются в удобные кресла, сосредоточиваются и терпеливо прослушивают по крайней мере около сотни песен. Принятыми оказываются примерно тридцать. Половина из них отпадает, и к финалу остаётся пятнадцать. Это те песни, которые будут бороться за первое место — за золотую медаль.
Котируется только первое место. Каждую песню исполняют итальянский и зарубежный певец. Двукратное исполнение той же самой песни в двух разных аранжировках позволяет жюри более точно оценить её.
Поскольку сейчас, когда я это пишу, продолжается Олимпиада в Мексике, а я не пропускаю ни одной передачи, невольно вертится на языке спортивная терминология: «медаль», «отборочные соревнования», «раунд», «ринг», «нокаут». Но ведь и на самом деле схожего найдётся немало, да и справедливость, обязанная восторжествовать, не всегда имеет доступ как на ринг, так и на фестивальную сцену.
После фестиваля в Остенде... Что ж, недаром Фемиде завязали её прекрасные глаза. Очевидно, затем, чтобы не расстраивать богиню. Как я уже сказала, почти ежедневно проходили встречи с композиторами. Порой композитор отсутствовал, и тогда его замещал автор текста. Создатели песен проигрывали их мне и сами же обычно пели, выразительно помогая себе движениями всего тела (за исключением рук, которые нельзя оторвать от клавиатуры). Впрочем, я уже привыкла к тому, что в Италии нет музыкально не одарённых людей. По мере надобности здесь любой может спеть не хуже профессионала.
Довольно быстро я заподозрила также, что эти обсуждения, которым я так радовалась, вскоре обернутся для меня сплошной мукой. Не могло быть и речи о том, чтобы спокойно прослушать песню и объективно оценить её в присутствии нахваливающего своё творение, полного энтузиазма, потного от возбуждения автора. Во всяком случае, у меня не хватало духу заявить; «Нет, извините, мне не нравится». Единственным аргументом, который я пыталась пустить в ход, был следующий: «Простите, вам не кажется, что эта песня не ложится на мой голос, что я не смогу спеть её так, как бы вам хотелось?» Но это, как правило, не приводило к желаемому результату...
? Г А Л Е Р Е Я А Н Н Ы Г Е Р М А Н ?
Польская Эвридика Советского Союза... C развалом Советского Союза мы потеряли много культурных и человеческих ценностей, но сегодня, кажется, Россия шаг за шагом возвращает себе утраченное, поднимается на ноги, восстанавливает экономику и возрождает культуру. Так почему бы во имя справедливости не отметить сегодня заслуги Анны Герман перед Россией, пусть даже посмертно, присвоив ей звание «Народного артиста России» — народа, на языке котором она пела, возвышая русскую речь и обогащая нашу песенную культуру? И чем не повод для этого 70-летие со дня рождения незабвенной певицы?! В конце концов, ведь это нужно не близким Анны Герман, а нам самим, гражданам России: торжество справедливости в отношении Анны Герман стало бы и доказательством того, что российская власть уважает память своего народа. Наконец, это важно и с политической точки зрения в контексте отношений России с Польшей и развития культурных связей с соседним государством.
После фестиваля в Остенде... Этого не смогли сделать чиновники от культуры в советские времена, скорее — побоялись из-за «сомнительного происхождения» Анны присвоить этой подлинно Народной Артистке даже звание «Заслуженной». Их же российские коллеги до сих пор стараются попросту забыть об Анне Герман и оставленном ею богатейшем песенном наследии, как равнодушно забыли они о таких прекрасных исполнителях, как Майя Кристалинская, Лариса Мондрус, Юрий Гуляев, Валерий Ободзинский и многих других. У них ныне в чести другие идолы, чьи бенефисы и торжественные вечера (по поводу совсем не круглых дат) они охотно посещают и считают за счастье быть принятыми в их «тусовке». А общество Анны Герман — это миллионы и миллионы простых людей, для которых она остаётся любимой Народной певицей!
Об издательстве ❀ О журнале «Анна Герман» ❀ О рекламе ❀ Заказать рекламу ❀ О журнале «Сенатор»
