НЕИЗВЕСТНАЯ АННА ГЕРМАН

Текст статьи

Неизвестная Анна Герман...
Врач Якоб Кирш из Берлина, в рамках научного исследования миграционных явлений провёл опрос о том, кто для них в 2002-2003 годах являлся самой важной личностью, дававшей силы найти себя на новой родине. 74 процента ответили: «Анна Герман». Её голос и сегодня действует как целительный нектар, как бальзам для души, внушает радость, утешение и силу.
Потомок великого реформатора Мартина Лютера, доктор естественных наук, господин Петер Лютер, сенатор по здравоохранению и вицепрезидент Берлинской палаты депутатов, находится в контакте с Якобом Киршем и поддерживает наших земляков, немцев из России, в Берлине. Благодаря Якову Киршу доктор Петер Лютер открыл для себя Анну Герман как символ того долгого пути, котрый мы, российские немцы, должны были пройти. От доктора Лютера и Якоба Кирша Его Королевское Высочество доктор Фридрих Вильгельм Принц Прусский, внук Вильгельма II, последнего кайзера Германии, узнал об Анне Герман и её значении для немцев из России. Как известно, его матерью была Великая княгиня Кира Кирилловна Романова, племянница царя Николая II. В их семье русский язык и русская культура не забываются до сих пор.
Вместе с вами я надеюсь, что круг почитателей Анны Герман и дальше будет расширяться и что публикация книги этому будет способствовать. Она также призвана внести ясность в легенды о происхождении Анны Герман, возникшие и укоренившиеся в средствах массовой информации, особенно после её смерти.
Пользуясь случаем, выражаю искреннюю благодарность господину доктору Киршу за материальную поддержку этого издания!*
Артур Герман.
Мешеде — Берлин.
Осень 2003 года.

1. ВОЗНИК ВОПРОС

Неизвестная Анна Герман... C классным журналом подмышкой, учебником английского языка и поурочным планом на 11 сентября 1973 года я шёл на урок в Индустриальном техникуме города Караганды. Из репродуктора в коридоре негромко лилась какая-то мелодия. Звучал женский голос, и он мне вдруг показался очень знакомым, хотя песню я не знал. Я остановился как зачарованный: так пели мои старшие сёстры Берта и Ольга — те же интонации, та же мягкая задушевность.
Другие учителя уже разошлись по кабинетам, а я всё стоял и слушал. Пение прекратилось, и диктор объявил:
— Перед вами выступала польская певица Анна Герман, которая в настоящее время находится с гастролями в Москве.
Мозг пронзила мысль: это же дочь Ойгена! Но почему польская певица?
Незадолго до этого я получил письмо от старшего брата Вилли из Федеративной Республики Германия, где он жил.
Вилли сообщал:
— Недавно мне Берта писала, и снова упомянула эстрадную певицу Анну Герман. Удастся ли нам когда-нибудь выйти на след нашего исчезнувшего брата? И почему бы Анне Герман не приехать как-нибудь с гастролями и к нам в страну?
Наш брат Ойген, родившийся в 1909 году в Лодзи, работал до войны бухгалтером на какой-то фабрике-кухне в Донбассе и в конце 1934 года бесследно исчез. Среди членов семьи ходили разные слухи о нём, кто-то даже утверждал, будто он был позже дирижёром в оперном театре в Варшаве. Однако этот слух был явной фантазией, так как, несмотря на свою исключительную музыкальность и прекрасный баритон, дирижёром симфонического оркестра он быть никак не мог — не было соответствующего образования: в конце двадцатых годов он был лишь регентом хора в молельном доме, где проповедовал отец.

2. ИМЕЮ ЛИ Я ПРАВО

Об Анне Герман написаны горы книг, исследований, газетных статей, интервью и просто восторженных отзывов. Самой правдивой из всех публикаций считаю её собственную книгу «Вернись в Сорренто?», охватывающую её жизнь и творчество до роковой катастрофы 27 августа 1967 года. Но и в этой книге Анна, как всегда, умалчивает об очень важном, о том, что могло бы ей тогда повредить — о своём происхождении. Концерты, репетиции и снова концерты да гастроли — она будто сама себя подгоняет, чтобы не оставалось времени для размышлений.
Книга Александра Жигарева «Анна Герман» — самый полный источник информации о Анне из всех мне известных. И в каждой её строчке ощущается искренняя любовь автора к певице и её искусству. Автор владеет материалом и в состоянии подробно осветить любую ситуацию в её жизни. И он не просто описывает, но и восторгается своей героиней.
К недостаткам книги можно отнести её перегруженность описаниями и перечислениями исполняемых песен и гастролей — это утомляет. В стремлении быть убедительным и показать свою осведомлённость автор нередко заходит слишком далеко: даже в сценах, где свидетель невозможен, он как бы присутствует и сообщает нам, о чём говорилось и думалось. Такие эпизоды кажутся неестественными; это, как в журналистской среде принято выражаться, обычный «оживляж». Уместен ли он в книге об Анне Герман? Встречаются и утверждения, просто не соответствующие истине, особенно касающиеся отца певицы и его происхождения.
Неизвестная Анна Герман... Личность Александра Жигарева, — журналиста, поэта, композитора, писателя и знатока польского языка, также слишком рано погибшего в результате стечения трагических обстоятельств, — мне чрезвычайно симпатична. Моя критика будет относиться не к нему лично, а к тем пассажам в книге, которые, — теперь это можно, наконец, сказать, — не соответствуют истине. Вот одно из таких мест.

3. РОДНОЙ ЯЗЫК

«Анну Герман часто спрашивали: «Откуда вы так хорощо знаете русский язык? Вы говорите почти без акцента, а поёте даже более «по-русски» чем иные из наших соотечественников».
Обычно она отшучивалась. Но иногда глаза её становились мечтательно-грустными, и она отвечала более конкретно: «А как же может быть иначе? Я родилась в Советском Союзе, там прошло моё детство. Мой родной язык — русский».
Каким образом далёкие предки Анны Герман, переселенцы из Голландии, в середине XVII века (!) очутились в России?.. (Здесь и далее выделено мной. — А.Г.)
Прапрадед Анны по отцовской линии, лет сорок проживший на хуторе, на юге Украины, отправился в предальний путь, в Среднюю Азию, где и поселился навсегда. Там, в маленьком городе Ургенче, познакомились, а спустя несколько месяцев поженились бухгалтер мукомольного завода Евгений Герман и учительница начальной школы Ирма Сименс.» (А. Жигарев, «Анна Герман», стр. 7).
Пора, наконец, внести ясность в вопрос о происхождении Анны Герман, которое долгие годы либо замалчивалось, либо (вольно или невольно) фальсифицировалось, как в приведенной цитате.
Жигарев писал свою книгу в условиях жесткой цензуры, и на что-то он мог только намекнуть, что-то скрыть или же «подправить», хотя сам, возможно, и думал, и чувствовал иначе. Однако книга его живёт, со всеми своими малыми и большими неправдами.
В пору гласности в различных интервью Ирмы Зименс, матери Анны, начинает, наконец, упоминаться отец Анны — Eugen (Ойген) Hörmann, на русский лад Евгений Герман. Эта фамилия закрепилась за Анной в польской транскрипции, где буква «h», правда, есть, но «ö» отсутствует. Этой формы фамилии Анны буду придерживаться в дальнейшем и я, ибо с нею она стала известна миллионам её почитателей. Кроме того, наша фамилия всегда так и писалась по-русски: Герман.
Неизвестная Анна Герман... Сегодня можно быть искренне благодарным Анне и её матери за то, что они в тяжелейшие послевоенные годы смогли скрыть своё происхождение. Иначе никто и никогда бы не услышал и не узнал такой певицы — ни в Советском Союзе, ни в Польше. Но вряд ли можно считать нормальным, что и сегодня фамилия Анны Герман по-прежнему окутана плотным туманом.
В декабре 1989 года Ирма писала мне:
«Если ты теперь пишешь свои мемуары, не соверши непоправимую ошибку, которая очень повредила бы мне и Анне. Время у нас очень критическое, и всё написать я тебе не могу — я ведь тут живу. Обо мне и Анне что только ни пишут. Немцы даже как-то писали, что Анна — урождённая узбечка».
До сих пор, почти тридцать лет, я медлил, выжидая благоприятного момента, однако и моё время истекает, а после меня этого уже никто не сделает. Чтобы развеять туман вокруг происхождения Анны, мне придётся использовать и некоторые фрагменты из моей книги «А Родина манила вдали», опубликованной на немецком языке в 1999 году в ФРГ.

4. ПРЕДКИ

Это было в воскресное утро 23 мая 1819 года, когда 34-летний ткач, винодел и учитель Георг Фридрих Герман после проникновенной утренней молитвы поднялся со своей супругой Евой Розиной и пятью детьми в повозку, крытую тентом, взял в руки вожжи и тронул лошадей оптимистическим «но-о-о!». Скоро Винцерхаузен со своими виноградниками севернее Людвигсбурга в прекрасной долине Неккара навсегда скрылся за горизонтом.
В повозке всё было предусмотрено для долгого утомительного путешествия: продукты, постельные принадлежности, пелёнки для трёхнедельной Марии Якобины и прочее.
Все четыре колонны переселенцев-сепаратистов из земли Вюрттемберг следовали друг за другом на расстоянии однодневного пути. Они выбрали сухопутную дорогу, которую им предписало российское посольство в Штуттгарте. Маршрут лежал через Баварию, Саксонию, Силезию на Варшаву.
Эмиграция вюрттембергских швабов, к которым принадлежал и прапрадед Евгения (Ойгена) Германа, Георг Фридрих Герман, была вызвана как материальными (неурожаи, голод), так и религиозными причинами, причём последние были более вескими: лютеране-сепаратисты не были согласны с нововведениями в литургии, в школьном деле и в текстах духовных песен. Они подозревали, что их собираются вернуть в лоно ненавистной католической церкви. В памяти народа всё ещё не изгладились ужасы Тридцатилетней войны, которая была развязана по религиозным причинам.
Переселенцы добрались до речки Молочная на юге Украины, где они были расквартированы в немецких колониях, основанных уже раньше. Так что наши предки прибыли в Россию, как мы видим, совсем не из Голландии, а из Германии.
Через три года после их прибытия их наделили землёй — по 60 десятин на хозяйство. Вместе с другими переселенцами Германы основали колонию-село Нойхоффнунг («Новая надежда»), состоявшую из пятидесяти хозяйств. Она находилась в долине реки Берды напротив казацкой станицы Новоспасская на восточном берегу Берды. В Нойхоффнунге вплоть до 1941 года находилось три двора Германов. Село стоит и сегодня, но со времён войны носит наименование Ольгино.
Неизвестная Анна Герман... Семьи были многодетны: Георг Фридрих, основатель нашего рода в России, имел десять детей, его сын Вильгельм Фридрих столько же, наш дед Эдуард — двенадцать, и наш отец — девять.
Наш дед (прадед Анны) Эдуард Герман, родившийся в 1852 году и выросший в Бердянске, был первым в нашей прямой родословной, кто родился в России. Его отец, т.е. прапрадед Анны, был привезён в Россию четырёхлетним ребёнком в той самой повозке, крытой тентом.
Наш дед Эдуард Герман и наша бабка Элеонора Янцен, по рождению меннонитка, поженились, когда материально уже были подготовлены к семейной жизни. Элеонора приняла вероисповедание мужа и стала лютеранкой: муж и жена должны были ходить в один молельный дом.
Отца бабушки звали Абрахам Янцен (у меннонитов сплошь и рядом ветхозаветные имена: Давид, Абрахам, Исаак, Яков). Бабушка по материнской линии, Юлия Гёрцен, также была меннониткой. Предки нашей матери с отцовской стороны, Баллахи, происходят из Австрии.
Скоро для жителей Нойхоффнунга земли стало не хватать, и в 1905 году Эдуард с семьёй покинул родное село и подался в Западную Сибирь (не в Среднюю Азию!), где десятина земли стоила всего пять рублей. Недалеко от Петропавловска Эдуард Герман основал свой хутор, который и сегодня, почти через сто лет, называют Германовкой. На этом хуторе дед сначала построил ветряную мельницу, потом мельницу с мотором, единственную в округе (строительству мельниц он обучился у одного из своих дядей).
Как видно из всего этого, Жигарев в своей книге всё перепутал: реальный хутор в Сибири с хутором, которого никогда не было на Украине, а действительный переезд в Сибирь с мнимым переездом в Среднюю Азию, где предки Анны с отцовской стороны якобы жили беспрерывно до встречи её матери с её отцом Ойгеном.
О том, как в Среднюю Азию, в Ургенч, действительно попал будущий отец Анны — ниже.

5. РОДИТЕЛИ ОЙГЕНА

У нашего отца были голубые глаза, тёмные волосы, ростом он был два метра, и уже одним этим отличался от своих коренастых, крепко сложенных братьев. Чтобы не уступать им в физической силе, он ежедневно носил телёнка вокруг хутора. Телёнок с каждым днем тяжелел, и мускулы отца крепли. Эту закалку он продолжал, пока подросшему бычку такая процедура не надоела.
К крестьянскому труду у него не было пристрастия: белая ворона среди своих братьев и соседей. Он был любознательным юношей и прочитал все книги, которые можно было найти. Нередко его заставали врасплох за чтением в каком-нибудь укромном месте: крестьянину не к лицу читать, он должен работать.
— Из него должен получиться пастор, — сказал однажды его отец, и этим судьба сына была решена. Отец отвёз его к своей тёте в Мариуполь, где Фридрих окончил центральшуле (центральную школу), что удавалось далеко не всем крестьянским детям.
Семья нашей матери Анны Баллах происходила из Западной Пруссии, из местности Данциг-Мариенвердер. В Россию Баллахи переселились в восьмидесятые годы XVIII века, то есть с первым потоком меннонитов из этих мест в Южную Украину. Баллахи участвовали в основании колонии Йозефсталь недалеко от Запорожья в 1787 году.
Неизвестная Анна Герман... В 1904 году четверо братьев Баллах с семьями переселились в Западную Сибирь — тогдашнее Эльдорадо для крестьян, которые там искали и находили дешёвую и плодородную землю. Когда завертелись жернова мельницы Эдуарда Германа, Баллахи стали к нему приезжать, чтобы смолоть пшеницу или рожь. Потом они стали приглашать друг друга на воскресенья, и во время одного такого визита наш будущий отец познакомился с Анной, дочерью Вильгельма Баллаха, которая была на три года моложе Фридриха. Она пленила его своим весёлым, открытым нравом, а еще больше своим красивым голосом, и не в последнюю очередь — великолепной косой ниже пояса с белым шёлковым бантом на конце.
Фридрих играл на скрипке, причем, будучи левшой, он смычок водил левой рукой, и струны приходилось натягивать в обратном порядке. При игре его мизинец то и дело цеплялся за струну «ми», производя неожиданные и странные звуки. Во время этих встреч было много веселья и песен ...
Баллахи были очень музыкальны. Один из дядей, Вениамин, пятнадцать лет руководил сибирским хоровым объединением баптистских общин, устраивал хоровые праздники, в которых принимали участие многие хоры.
Под влиянием своих зятьёв семья нашего отца приняла баптистское вероисповедание. Когда Фридрих и Анна поженились, ему было 21, ей — 18 лет. В семье рассказывали, будто мать Фридриха на другой день после его свадьбы сняла ремень с гвоздя на стене, где было постоянное место для него, и на глазах у новоиспечённой жены отстегала длинного Фритца, хотя и чисто символически — просто так, для порядка, чтобы новоиспеченная сноха знала, кто в доме хозяйка.
После рождения старшей дочери Берты в 1906 году отцу предоставилась возможность стать проповедником. Он поехал в Лодзь (в то время этот город был в составе Российской Империи) и поступил в семинарию по подготовке баптистских проповедников. Учеба длилась два или три года, и отец, конечно, не мог оставить молодую жену с дочкой в далёкой Сибири. Он взял их с собой и снял маленькую квартиру. Там, в Лодзе, во время учёбы нашего отца, у них родился сын Вилли, а через полтора года и Ойген, будущий отец Анны Герман.
Через 37 лет этот факт сыграет важную роль для Ирмы, матери Анны, и для её семьи: Ойген, то есть Евгений Герман, отец Анны, «родился в Польше», — государстве, которого в начале века не существовало.
После окончания семинарии Фридрих Герман вернулся домой в Сибирь, а через некоторое время он, молодой евангелист, объезжал немецкие колонии между Оренбургом и Ташкентом и посылал свои путевые заметки, написанные часто с юмором, в журнал «Christlicher Familienfreund» («Христианский друг семьи»), издававшийся в Одессе. Во время этих поездок он будто бы приобрёл 60 десятин земли под Ташкентом, которую, однако, никто из членов семьи не видел. Возможно, эти слухи и послужили позже основанием для утверждения о «переселении в Среднюю Азию», которого в действительности никогда не было. От кого Жигарев мог услышать о тех землях?

6. ОЙГЕН, ОТЕЦ АННЫ

Неизвестная Анна Герман... Мать наша умерла от тифа летом 1923 года, когда Луизе, моей младшей сестре, был год. Нас осталось восемь полусирот, и в дом пришла мачеха. Старшие мои братья — Вилли, Ойген и Давид, а также сестра Берта либо работали, либо ещё учились и редко появлялись дома. Как Вилли, так и Ойген выучились бухгалтерскому делу в Хальбштадте, культурном и учебном центре меннонитов на Украине на реке Молочная, но призванием Ойгена была музыка.
B последний раз я видел Ойгена во Фридрихсфельде на Северном Кавказе, когда мне было девять лет. Мой старший брат Вилли помнит его лучше, и в его воспоминаниях можно найти не одну строку, посвящённую Ойгену:
«Он был создан для более терпимого, доброго мира. Дитя солнца и муз, он пел, музицировал, сочинял стихи и музыку к ним, приступил даже к сочинению драмы. Весёлый общительный нрав, богатство фантазий (также и в придумывании проказ, которые никогда не были злыми, но за которые его всё же наказывали) — он был надёжным товарищем и заводилой сельской молодёжи.
Спортивный, атлетически сложенный, он выигрывал каждую борьбу, не вызывая при этом никакой зависти. Девушки любили его, а он — их (что у такого рода людей очень понятно). Даже многие годы спустя меня спрашивали: что делает Ойген? Где он?
Ойген был подобен молодому растению с огромными жизненными силами. Опытному воспитателю следовало бы твёрдой рукой дисциплинировать его природные силы, подчинить их законам строгого труда над самим собой. Американская амплитуда возможностей, в том числе и в церковной сфере, со своими консерваториями и колледжами, могла бы обеспечить ему обширное образование.
— Я слышу хоры, каждую ночь я пою в хоре. И сейчас у меня в голове звучат могучие голоса хорала «Как олень трубит».
Он учился музыке, где придётся. Полгода — у опытного хормейстера. Потом устраивал праздники песни. В один такой праздник у нас остановилась семья Браун, знакомых отца. Они привезли с собой арфу, которая тут же непреодолимо заинтересовала Ойгена. Арфа в селе! Тогда такое случалось, если это село было немецким.
Рано утром, когда в доме все ещё спали, Ойген бесшумно вынес арфу в сарай, разобрался в её разноцветных струнах и... к утренней молитве с обязательной песней перед завтраком Ойген эту песню сопровождал игрой на арфе. В то время ему было 19-20 лет».
В 1929 году наш отец был арестован как священник и осуждён на пять лет лагерей. Через полтора года он умер в лагере близ Плисецка в Архангельской области, где сегодня ракеты стартуют в космос. Вилли и Давид (третий брат) нелегально перешли польскую границу и направились в Восточную Пруссию. Прячась от пограничного разъезда, оба пролежали некоторое время во рве, наполненном холодной дождевой водой. Давид заболел, и Вилли дотащил его до германской границы буквально на себе. Давид умер от менингита, и Вилли похоронил его в Хайлигенбайле (Маммонове).
Неизвестная Анна Герман... В это опасное предприятие Ойген не был посвящён, так как был уже женат. Он работал бухгалтером фабрики-кухни на одном угледобывающем комбинате в Донбассе. Хора общины уже не было, музыкальные способности Ойгена оказались невостребованными, жизнь становилась всё более безрадостной. Иногда Ойген заходил в клуб комбината, слушал, как пели или играли участники самодеятельности. Это были не его песни, не его музыка. Советская действительность властно проникала во все сферы жизни.
Постепенно Ойген был втянут в попойки начальства. Нередко он появлялся домой подвыпившим, и его жена Альма, дочь того регента, у которого Ойген раньше учился, необыкновенно красивая и любящая женщина, с глубокой грустью ощущала, как муж всё больше удаляется от нее и от маленького сына. Но она не знала, что он нужен этой компании главным образом для того, чтобы сводить дебет с кредитом. И он это делал. Внезапная ревизия вскрыла значительную недостачу, и Ойген оказался перед неминуемым арестом.
Придя домой, он, бледный и растерянный, собрал самое необходимое в портфель и сказал Альме, что должен немедленно уехать, но скоро вернётся. Он знал, что говорит неправду, но уйти нужно было как можно скорее. После этого она никогда больше его не видела.
Правонарушения, подобные тому, которое совершил Ойген, в то время наказывались двумя-тремя годами тюрьмы или лагерей. Но Ойген слишком хорошо знал, что он не обычный растратчик: его отец был арестован как враг народа (хотя эта формула в обиход вошла несколько позже), два брата «предали социалистическую родину», Вилли теперь жил в фашистской Гемании. Для него арест означал бы верный конец. Поэтому он решил перейти через горные хребты Средней Азии, чтобы в конечном итоге перебраться к брату. Оттуда он надеялся помогать и семье. Но всё сложилось иначе.
До отрогов Тянь-Шаня в Узбекистане дорога была длинная и опасная. Если бы он находился в розыске, то мог бы в любой момент услышать роковые слова: «предъявите документы», и его бы отвезли туда, откуда он приехал, но уже в наручниках и под охраной...
До Узбекистана он добрался, но граница для него осталась недоступной. Тогда он решил устроиться на работу, чтобы иметь время получше изучить окрестности.
И тут, на грани отчаяния, в полном одиночестве, среди чужих людей на краю света, он случайно встретил молодую немку Ирму, с которой мог говорить не только на родном немецком, но и «по-голландски», то есть на Plattdeutsch — нижненемецком диалекте, которым Ойген тоже владел с детства. И какие дуэты они пели под аккомпанемент Ойгена на гитаре!
«У меня был хороший голос, — вспоминает Ирма в одном интервью, — но мне было далеко до него».
Неизвестная Анна Герман... Этому голосу суждено было воскреснуть в дочери Ойгена и Ирмы — Анне, которая пронесла его далеко за пределы своих обеих родин. Здесь я предоставляю слово самой Ирме.
В письме от 7 декабря 1989 года она писала мне:
«Мы с мамой жили в Чимионе под Ферганой на нефтепромысле. Я работала в школе. Однажды появился Ойген (она так и пишет: Eugen, не Евгений. — А.Г.), он работал в конторе. Мы познакомились и «поженились» (кавычки Ирмы. — А.Г.). Когда Киров был убит Сталиным, Ойген страшно запаниковал. Поговаривали, будто разыскивают убийцу (хотя убийца, Николаев, был известен. — А.Г.). Однажды местная телефонистка мне сказала: «Спрашивали вашего мужа». — «Зачем?» — «Так ведь Кирова убили!» — «Но что у моего мужа общего с этим делом?»
Затем мы решили бежать в Ургенч. Там Ойген работал в торговле, я в школе».
Город (или посёлок?) Чимион не упоминается ни в одном из известных мне интервью. Речь всегда идёт только об Ургенче. Однако в автобиографическом очерке «Воспоминания матери» Ирма подтверждает наименование этого посёлка, в котором она встретилась с Ойгеном. О самом Ойгене она пишет следуюшее:
«Высокий, красивый, с серо-голубыми глазами и волнистыми волосами. Раньше был регентом хора. Он отлично говорил по-немецки, по-голландски (т.е. пляттдойч. — А.Г.) и по-русски. Он прочитал множество книг, знал наизусть массу стихов, пел, играл на гитаре и на скрипке. Узбеки его очень уважали».
Эти воспоминания Ирма написала на польском языке, и они были переведены на немецкий. Но свои письма ко мне она писала по-немецки, и я в них ничего не изменил. Немецкий был для неё не иностранным, а родным языком, на котором она говорила и писала дома, в немецкой школе села Великокняжеское, а также будучи студенткой немецкого отделения Одесского пединститута.

7. ДОЧЬ ОЙГЕНА?

Придя домой после того урока 11 сентября, я тут же написал письмо в Москонцерт с просьбой сообщить мне некоторые биографические данные Анны Герман. Я не скрывал, что располагаю убедительными доказательствами, из которых следует, что певица могла бы быть близкой родственницей. Ответа я не получил. После этого Анна пела в Ленинграде, я написал туда с такой же просьбой и получил ответ: «Об артистах сведений не даём».
Неизвестная Анна Герман... Тем временем я переехал из Караганды в Целиноград, где начал работать в редакции немецкоязычной газеты «Фройндшафт». Семья временно оставалась в Караганде, ожидая, пока я получу квартиру. В редакции уже работала моя сестра Луиза.
В то время, в 1974 году, имелось уже достаточно грампластинок с краткими данными на конвертах о певице. Нам нужно было найти одно лишь слово: имя её отца. Если его звали Евгением, было бы ясно, что Анна его дочь и что он, возможно, даже жив. Но этого имени мы не нашли нигде — его тщательно скрывали.
В мыслях мы давно уже похоронили Ойгена, ведь и наш отец, и мачеха, и брат Рудольф были расстреляны или погибли в лагерях. И Луиза, и я тоже прошли через сталинские лагеря и лишь чудом остались живы. Из братьев только Вилли смог спастись, перейдя с риском для жизни польскую границу и перебравшись в Германию. Может быть, и Ойген каким-то образом добрался до Варшавы? Но почему не в Германию к Вилли?
Вопросы, вопросы.
А Анна снова и снова появляется то на радио, то на телеэкране, в «Голубом огоньке» на Новый год. И её черты, её голос становятся всё более родными. Тем не менее, загадка остаётся.
Вдруг по Целинограду с быстротой молнии распространяется слух: приезжает Анна Герман!

8. АЛЬМА, ПЕРВАЯ ЖЕНА ОЙГЕНА

Но какова дальнейшая судьба Альмы, законной жены Ойгена, а также их сына Руди в далёком Казахстане, куда они были депортированы из Украины уже когда Ойген вынужден был исчезнуть? Об этом я тоже должен написать, если хочу осветить всё, что связано с отцом Анны, моим родным братом. Я ни в коем случае не собираюсь ни защищать его, ни выступать в роли его судьи, пусть другой первым бросит в него камень.
Когда Руди, названный в честь нашего младшего брата, был ешё маленьким ребёнком, Альма сначала жила в ауле № 7, который сегодня является частью города Павлодар на Иртыше. Умелая портниха, Альма шила для заказчиков часто у них дома, и ей приходилось брать ребёнка с собой. Он был красивым, хорошо воспитанным мальчиком, очень похожим на отца.
Неизвестная Анна Герман... Затем Альма переехала в Ермак, также на Иртыше, и, что называется, вкалывала, пока не смогла купить домик и корову. Только-только смогла она выбраться из самой чёрной нужды, как её арестовали и осудили на семь лет лагерей. Причина мне неизвестна — по всей вероятности, из-за Ойгена.
Мальчик снова оказался в ауле у бабушки и двух тёток с материнской стороны. Домик и корову пришлось продать, и когда Альма досрочно, через четыре года, освободилась, она снова оказалась у разбитого корыта. И опять швейная машинка «Зингер» строчила день и ночь.
В 1952 году Рудольф и ещё два немецких мальчика отлично закончили десятилетку, но золотых медалей им не дали — ведь они были немцами. Рудольф поехал в Семипалатинск, чтобы поступить в педагогический институт, но и там всем немцам сказали: «спецпереселенцев не принимаем».
Фрида Вольф, соученица и подруга юности Руди, которая сегодня тоже проживает в Германии, в Рамштейне, вспоминает:
«После этого удара судьбы Руди был так возмущён, что поклялся стать акушером и душить каждого новорождённого немецкого ребёнка, чтобы уберечь его от предстоящих унижений и издевательств. Разумеется, это был лишь крик отчаяния».
Районо разрешило ему работать учителем математики в отдалённой сельской школе. В следуюшем году, после смерти Сталина, он снова поехал в Семипалатинск и сдал вступительные экзамены без трудностей. Альма, его мать, поехала с ним:
— Здесь я одна, а шить могу и там, чтобы помогать ему и быть с ним. Отсюда это вряд ли возможно.
Там, в снятой крошечной комнатке, они жили четыре года. Он в своём углу выполнял свои студенческие задания, она в своем шила и утирала слёзы, вспоминая то счастливое время, когда Ойген учился у её отца дирижированию и когда они полюбили друг в друга. Они поженились, хотя родители были против ранней женитьбы — им было всего по двадцать лет.
Руди окончил институт и получил направление в среднюю школу городка Аягуз недалеко от китайской границы. Вскоре он стал заведующим учебной частью школы, а затем и её директором.
Альма всегда мечтала о том, чтобы женой Руди стала Фрида Вольф, так как знала её с детства и с Руди они были хорошими друзьями. Но как это в жизни часто бывает, вышло всё иначе. Он познакомился с одной пьющей женщиной, русской, которая и его пристрастила к спиртному. Она же его и «окрутила».
Когда он женился, Альма не смогла жить в этой семье. Она вернулась к своим сёстрам, опять портняжничала, пока снова не смогла купить домик.
Следует заметить, что в то время труд портнихи неплохо оплачивался, так как в торговле готовой одежды почти не было, а заказчиками обычно были состоятельные люди, которые могли расплачиваться деньгами и продуктами из закрытых распределителей, отсутствовавшими в торговле.
Неизвестная Анна Герман... Когда Руди со своей женой (у них было уже два сына и дочь) снова вернулся в «родной» поселок, где жила мать, Альма вскоре умерла: пристрастие Рудольфа к алкоголю окончательно надорвало ей сердце. Это было в 1977 году, когда Руди в школе № 33 опять стал преподавать математику. Сам Руди умер в 1985 году в пятьдесят два года, пережив на три года свою сестру Анну Герман.
До самой смерти Альма была убеждена, что Ойген жив и что мы, его братья и сёстры, скрываем от неё его местонахождение. В действительности же никто из нас ничего не знал о нём. Если бы он прожил дольше, рано или поздно нам стало бы известно, где он находится. Во всяком случае, ни Ойген, ни Ирма за три года их совместной жизни не подавали о себе никаких вестей, что нетрудно понять. Правда и то, что он очень переживал за сына, но пути назад не было — это нам с Луизой рассказала Ирма во время своего приезда в Целиноград в 1975 году.
Берта и Ольга, мои старшие сёстры, которые придерживались традиционных христианских представлений о семье и браке, никогда не признавали Ирму женой Ойгена.
— Его жена Альма, — говорили они.
Берта переписывалась с Альмой до самой её смерти. Альма, верующая женщина, была Берте гораздо ближе светски ориентированной, образованной и прагматичной Ирмы, с которой она почти не имела контактов. Но пение Анны Берта любила, особенно её лирические песни. Ведь Берта выросла под немецкие народные и духовные песни, которым осталась верна до конца жизни. В сибирском селе Солнцевка, куда война забросила её с семьёй из Украины, она организовала хор запрещённой общины евангельских христиан-баптистов и осталась его «матерью» до глубокой старости, даже когда подросли молодые, более образованные регенты.
То же самое делала и наша сестра Ольга в Луговом, в Казахстане. Она занималась с детьми в воскресной школе, которую сама когда-то посещала в далёком детстве. Её несколько раз вызывали в райком партии, предупреждали и угрожали, требовали, чтобы она прекратила свою «антисоветскую деятельность». Но Ольга не дала себя запугать. Времена изменились, и она уцелела.
Подобным же было отношение к Ирме у Вилли: после своего посещения Анны Герман и, надо полагать, Ирмы, он не стал приглашать её к себе. Ирма не скрывала своей обиды:
«Вилли, этот великий проповедник ...был моим и нашим гостем, но меня он к себе не пригласил. «Если окажешься в ФРГ, ты и наш гость». Тогда ты, попик, мне тоже не нужен. От так называемых христиан не идёт ничего честного, ничего откровенного, ничего утешительного. Рай только для них. Я тебе пишу, как оно есть».
Неизвестная Анна Герман... Об этом высказывании Ирмы Вилли ничего не знал, и я ему о нём тоже никогда не писал. В своём письме от 11 августа 1976 гoда он пишет Луизе, нашей младшей сестре:
«Я только что написал письмо Анне в Варшаву и думаю о том, что Ирма, её мать, сейчас, наверное, находится в Волгограде-Сталинграде — она мне об этом писала. Приедет ли она снова к вам?
По договорённости с Анной Ирма сделала нам щедрое предложение: чтобы мы, Германы, с востока и с запада встретились у неё в Варшаве, так как у вас из этого по всей видимости ничего не выходит.
Я сердечно поблагодарил её за это, но втайне я сомневаюсь в возможности такой встречи и в том, смогли бы мы, как мы этого хотим — без помех и от всей души, с глазу на глаз — выговориться. Ирма тебе уже писала об этом? Анне я на это ответил, что хотел бы, чтобы и ты, и Артур об этом подумали, что мы на 1977 год снова должны подать заявление о поездке. (Луизе в 1977 году разрешили поехать в Варшаву только после четвёртого заявления, и я не осмелился подвергнуть себя таким мытарствам и унижениям. Мы были всё ещё людьми мечеными. — А. Г.)
Из советского консульства вместе с отказом на предыдущее заявление пришёл ответ, что новое заявление на визу можно подавать лишь по истечении годичного срока. Что вы об этом думаете? Луиза, напиши мне, пожалуйста, считаете ли вы это дело перспективным?
Ирма посетила своё родное село Великокняжеское и пролила слёзы. Невозможно снова найти то, что потеряно навсегда».
Как видно из письма, наши отношения с Ирмой в то время были вполне нормальными. Они начали меняться после смерти Анны, когда в средствах массовой информации стали появляться публикации с некоторыми высказываниями Ирмы, которые и дали толчок к написанию настоящей книги.
Кстати, из нашей встречи тогда ничего не вышло.

Неизвестная Анна Герман... В те годы, когда маленький Рудик так остро нуждался в помощи, Берта со своими тремя детьми сама прозябала в крайней нужде: её муж погиб в заключении, Луиза и я тоже находились в заключении или только вышли из него, брат Рудольф в лагере умер, Ольга со своим мужем и тремя детьми также жили в крайней нужде и нищете. Никто из нас не мог помогать Альме. Ольга в течение полугода собирала для умирающего в лагере брата Рудольфа топлёное масло от козы, отрывая его от собственных голодных детей, но опоздала и казнила себя потом за это всю свою жизнь.
Ирма знала о существовании Альмы, и когда была уже в Польше, узнала её адрес. Несколко раз она предлагала Альме свою помошь, но Рудольф, сын Ойгена, отклонил её, как и помощь от Анны Герман, которая, узнав о своём брате, очень обрадовалась. Анна такой отпор не заслужила — на ней не было никакой вины в его судьбе.

9. ЗДРАВСТУЙТЕ, Я ВАШ ДЯДЯ!

Кассы Дворца целинников в Целинограде, зрительный зал которого насчитывал около 2500 мест, работали чуть ли не круглые сутки. Люди приезжали из отдалённых районов области, чтобы попытаться раздобыть билет. За короткое время все билеты на два концерта были распроданы, но у касс всё стояли люди и ждали чуда. Это чудо свершилось, когда Анна Герман прибыла со своей концертной труппой: дирекции Дворца удалось уговорить её на два дополнительных утренних концерта. На один из них удалось пробиться и мне.
— Мне было трудно давать по два концерта в день, но я была счастлива, что моя песня так нужна людям, — сказала Анна позже.
Словами невозможно передать пение Анны — надо слышать её голос, его уникальный тембр. Она не только пела на хорошем русском языке, она и говорила без всякого акцента. И в её манере говорить, в её шутках снова присутствовало нечто неуловимое, если и не относящееся к нашей семье, то всё же что-то очень немецкое.
Неизвестная Анна Герман... После концерта меня к ней не пропустили — она устала, и ей предстоял ещё вечерний концерт. Так что наши вопросы остались без ответов.
— Какой же ты журналист, если не пробьёшься к ней? — сказала Луиза, когда я поведал ей о своей неудаче. — Нам представилась уникальная возможность узнать о ней правду. Когда она уедет, всё останется по-прежнему: польская певица — и точка. Давай-ка, пошевелись!
На другой день я положил своё корреспондентское удостоверение в карман и пошёл в самую престижную в городе гостиницу — «Ишим», где остановилась певица. Я нашёл коридор, в котором был её номер, но в коридоре, как тогда во всех советских гостиницах, была еще и коридорная, т.е. дежурная по этажу, которая цербером следила за порядком и за поведением своих жильцов.
Чтобы попасть к Анне, нужно было в первую очередь преодолеть этот барьер: ведь коридорная была полновластной хозяйкой и повелительницей. Когда я спросил её, могу ли попасть к Анне Герман, она грубо ответила:
— Тут много вашего брата шастает, она никого не принимает. И вообще, она сейчас сидит в ванной и, по всей вероятности, там ещё долго будет, не так, как наш брат. Подождите, может, Вам и повезёт.
Вполне возможно, что Анна действительно просила коридорную никого к ней не пускать, чтобы отдохнуть: ведь каждый концерт означал для неё полную самоотдачу.
— Посмотрите на моё удостоверение, — не унимался я.
В удостоверении на одной стороне моя фамилия А. Hörmann стояла по-немецки, на другой — по-русски: А.Герман.
Коридорная взяла удостоверение, в котором значилось, что я -корреспондент республиканской газеты «Фройндшафт», испытующе стала смотреть то на меня, то на фамилию в нём и спросила с подозрением:
— И что Вы этим хотите сказать?
— А то, что Вы думаете.
В этот момент пожилая женщина из команды Анны подошла к двери певицы и постучала, видимо, условным стуком: стук этот состоял из дважды повторённой триоли с последующей длинной нотой — как начальные звуки «Героической симфонии» Бетховена. Коридорная вскочила, подошла к пожилой польке и шепнула ей что-то на ухо. Женщина скрылась в номере Анны, вскоре вышла опять и по-русски сказала: «сейчас».
Неизвестная Анна Герман... Моё сердце бурно застучало, и когда дверь открылась, я забыл все слова, которые приготовил: передо мною стояла Анна, почти на голову выше меня (как её отец, как Рудольф!) и с улыбкой смотрела на меня.

10. ФАМИЛИЯ ГЕРМАН

Следующие высказывания взяты из разных интервью того времени, когда всевидящая цензура уже отсутствовала, а германофобия сверху уже не подогревалась. Тем не менее, дух этих высказываний в главном для данной книжки вопросе не изменился...
С помощью средств массовой информации мать Анны многое сделала, чтобы максимально завуалировать происхождение Анны, ее отца и своё собственное, и поначалу я был склонен приписать именно ей все выдумки в публикациях об Анне. Тем более, что когда Ирма в 1974 году гостила у нас в Целинограде, она в моё отсутствие сказала моей жене:
— Не думайте, что они (т.е. Луиза, я и Ойген. — А. Г.) немцы. У немцев нет таких красивых лиц. Они могут быть только поляками.

Из письма Ирмы в декабре 1989 г.:
«Луиза говорила, что когда сёстры вашей матери к вам приезжали, вы, дети, их не понимали. Я думаю, это был польский язык. (На самом деле это был нижненемецкий. — А.Г.). Я часто говорила, если меня спрашивали, кто родственники Анны: тесть Герман был немец, мать — полька. Они жили в Польше, и отец Анны родился в Польше».
Тут для несведущего читателя всё непонятно. Кто такой «тесть»? Что означает «родился в Польше»? И чья мать — полька?
За два-три года совместной жизни с Ойгеном Ирма, несомненно, имела достаточно возможностей узнать, кто он. Значит, у нее по-прежнему были основания скрывать правду? Или многолетняя боязнь так овладела ею, что она и теперь по инерции старалась всё завуалировать и дистанцироваться от всего немецкого — даже в разговоре с моей женой?
Неизвестная Анна Герман... Совсем недавно я сам стал жертвой одной журналистской неряшливости, и моя прежняя уверенность в вине Ирмы основательно поколебалась. В апрельском номере 2003 года издания Землячества российских немцев в Германии „Volk auf dem Weg“ появилась статья Петера Винса «Вклад в интеграцию и взаимопонимание между народами» — о первом в Германии фестивале имени Анны Герман в Эверсвинкеле. В этой статье, между прочим, сказано:
«Интервью с Артуром Германом, братом живущей в Польше матери Анны Герман, объясняет, почему этот первый фестиваль песни носит её имя».
Во время фестиваля я познакомился с автором этой статьи и смог убедиться, что он — серьёзный и достаточно образованный человек, чтобы отличить брата отца от брата матери певицы. Каким образом я стал братом матери Анны, я себе объяснить не могу — ведь я ношу свою фамилию вот уже 83 года, никогда не отрекался ни от неё, ни от моих предков, а Ирма, мать Анны, имеет совсем другую девичью фамилию. Ошибка ли это автора статьи, или редакции, я не стал выяснять.
К сожалению, эта статья была перепечатана в нескольких газетах.
Подобные истории могли, конечно, приключиться и с цитатами, которые я привожу ниже. Из них возникает очень неясный образ как самой Анны Герман, так и её матери и отца. Судите сами.

1. Анна-Виктория Герман происходила из древнего голландского рода, лет 300 тому назад осевшего в России. (Лия Спадони, «Наша Анна», 1985).
В этой цитате не уточняется, чей «голландский род» это был — род отца или род матери Анны. Но мы уже знаем, кем были предки Анны со стороны отца. Если же имеется в виду род Ирмы, то должно бы присутствовать уточнение «по материнской линии». Оно, однако, отсутствует.
Такой же ошибкой являются и упоминаемые 300 лет: первые меннониты (а семья Ирмы была менонитской) появились в России гораздо позже.
Неизвестная Анна Герман... Полный сумбур и в вопросе о датах. Так, в журнале «Польша» в №1 за 1988 г. Беата Гайда пишет:
«История семьи Ирмы Бернер восходит к началу 19 века, когда её прадед эмигрировал из Голландии в Россию».
С этим утверждением можно бы согласиться, так как в 1804-06 годы на Украину из области устья Вислы переселились более состоятельные меннониты — именно такими были предки Ирмы по её утверждениям. Однако в «Комсомольской Правде» от 30 октября 1993 года Виктор Шуткевич в интервью, взятом у Ирмы, пишет:
«Как известно, во времена Екатерины II в Среднюю Азию переселилось много немцев. Вместе с ними переехала большая группа меннонитов из Голландии, среди которых были и мои (т.е. Ирмы. — А. Г.) предки».
Как здесь сочетается несовместимое: Екатерина П, Средняя Азия и меннониты?
Так когда же эти предки всё-таки переселились — триста лет назад, двести сорок, или в начале 19 века? Столько лет в пути — не многовато ли?

2. «В сталинские времена меня с мужем Евгением Мартенсом сослали в Ургенч. Муж был музыкантом. Его расстреляли. Там я случайно познакомилась с одним молодым поляком по фамилии Герман. Он был кадровым военным». (Татьяна Гордеева, «СПИД-Инфо, 2000).
Как Ирма попала в Ургенч, она описала сама:
«Тогда мы решили бежать в Ургенч».
На нефтепромыслы в Фергане, в Чимион, где служил ее брат Вильмар и работала мать, Ирма приехала после окончания немецкого отделения Одесского пединститута в качестве учительницы немецкого языка. То, что ни Ойген, ни Ирма не были сосланы в Ургенч злым Сталиным, я уже подробно описал, даже за счёт доброго имени брата. И мужа её звали не Евгением Мартенсом, а Евгением Германом. А у молодого поляка Герман — это не фамилия, а имя, что подтверждается несколькими другими интервью Ирмы.
Позже, после смерти Анны, появляются интервью, где у её отчима, оказывается, тоже фамилия Герман, то есть фамилия её родного отца...
Неизвестная Анна Герман... Сколько же тумана может быть напущено в одном коротком абзаце!

3. «Свою фамилию Анна-Виктория получила от своего отчима, поляка, с которым её мать заключила фиктивный брак ради эмиграции в Польшу, подальше от войны». (О. Рябинина, «АиФ» №8, февраль 2001).
«Одним из учителей оказался поляк по имени Герман». (Ю.Васильков, «Труд», 08.05.1988).
Но имя отчима Анна никак не могла унаследовать как фамилию.
Мой брат Вилли пишет в своём письме от 19 марта 1980 года:
«Ирма Бернер в книге записей браков и рождений в Лодзи (где наш отец посещал семинар проповедников. — А. Г.) нашла запись о рождении Ойгена от 1909 года и этим смогла доказать, что мы — «поляки»: прямая выгода для Анны».
В книге Жигарева я внимательно искал фамилию отчима Анны, но так и не нашёл. Между прочим, в этой книге, как утверждает и Ирма, Герман — польский кадровый военный, а вот в интервью Ирмы Татьяне Гордеевой он — учитель. Польский офицер, не зная русского языка, учит детей в русско-узбекской школе?!
Даже в документах, которые Ирма получала, например, из Главного политического управления Войска Польского в ответ на её запросы о судьбе отчима Анны, он называется не по имени-фамилии, а «ваш муж», что не соответствует стилю документов такого рода. В справке о реабилитации Ойгена, которую получили мы, его полное имя Герман Евгений Фридрихович повторяется шесть раз, и ни разу он не упоминается как «ваш брат». Именно так, а не иначе, пишутся официальные документы, будь то в России или в Польше.
И в письме от некоего Ковальского, якобы фронтового товарища отчима Анны, отсутствуют его имя и фамилия. Вряд ли это случайности. Ведь носила же Ирма фамилию Бернер! Откуда она?
Неизвестная Анна Герман... По Жигареву, Герман, фиктивный польский муж Ирмы, пал геройской смертью под каким-то Ленино. Но под каким? Их ведь было наверняка не один десяток.
Еще одно облако тумана...
Я представляю себе всё следующим образом: в Ургенче в свидетельство о рождении Анны Герман, несмотря на отсутствие регистрации брака у родителей, были внесены имя и фамилия её настоящего отца, Евгения Германа — это тогда не составляло проблемы. А когда Ирма нашла данные о рождении Ойгена в Лодзи, возникла удачная возможность документировать «польское происхождение» Анны...
Если у Ирмы брак с тем польским Германом был юридически оформлен, то вполне логично, что на основании этого брака она смогла в 1946 году выехать в Польшу, хотя сам Герман якобы погиб в 1943 году (по другой версии он остался жив, но к Ирме не вернулся).
Намёк, что Герман, может быть, жив, вновь и вновь повторяется в книге. И не удивительно, что возникают вопросы.
Сама Ирма выражается однозначно:
«Всё, что в книге написано, брехня. ...Ни одного интервью, ни одной рецензии, всё сам насочинял. Так что ты не зря удивляешься». (Из письма Ирмы в декабре 1989г. — А.Г.).
По этой книге трудно и судить о том, был ли брак с поляком Германом для Ирмы с самого начала фиктивным, лишь с целью выехать в Польшу, «подальше от войны»:
«Ирма в упор взглянула на Аню, потом смущённо опустила глаза:
— Понимаешь, Анюта, я встретила одного человека, он полюбил меня и хочет, чтобы я стала его женой, а ты — его дочерью.
Мать ждала детских слёз, упрёков, но девочка улыбнулась...
— Это дядя Герман? Я всё понимаю, мама.
Свадьбу сыграли через месяц... Герман взял Аню на руки.
— Ну что ж, Аня Герман, вот ведь смешно — фамилия твоя Герман, а теперь у тебя новый отец по имени Герман...»
«...Позже (после письма Ковальского. — А.Г.) Ирма мучительно вспоминала, что же окончательно повлияло на её решение отправиться на родину мужа, в далёкую, чужую для неё Польшу. Наверное, письмо Ковальского. До него, говоря откровенно, она и не помышляла об этом». (Стр. 14 и 20-21).
Но это письмо пришло уже после «героической гибели» Германа, то есть, после «фиктивного брака» с целью выехать в Польшу.
Неизвестная Анна Герман... Как видим, различные авторы весьма противоречат друг другу.
Послушаем, однако, что сама Ирма говорит в ранее упоминавшемся интервью Татьяне Гордеевой от 21 января 2000 года, которое Ирма собственноручно подписала фамилией Мартенс-Герман:
«Там (в Киргизии. — А. Г.) я случайно познакомилась с молодым поляком по фамилии Герман, он был кадровым военным. Этот парень очень нежно ко мне относился, но я не могла ответить на его чувства. Тогда он предложил мне оформить фиктивный брак и взять его фамилию. Таким образом он хотел спасти меня от ссылок. Мы оформили этот брак, и новый муж записал меня в группу поляков и евреев, которых должны были вывезти из Советского Союза в Польшу».
(Прямо по Пушкину: «...как дай Вам Бог любимой быть другим!»).
Какие новые факты содержит это высказывание?
То, что фамилия фиктивного супруга якобы Герман — эту «неточность» мы уже знаем.
То, что познакомилась Ирма с ним не в Ургенче, как у Жигарева, а в Киргизии — это разночтение я отношу на счёт Жигарева: после ареста Ойгена Ирма с семьёй больше не жила в Ургенче; об этом мне написала Ирма сама, и этому её утверждению у меня нет оснований не верить.

4. «Немногим известно, что Анна Герман — дочь правнучки голландского сына польского эмигранта». (В. Мастеров, «Московские Новости», 13-19 февраль, 2001).
Дочь правнучки голландского сына польского эмигранта... Кто бы растолковал мне эту тарабарщину?

5. «Ирма Герман, мать некогда популярной у нас певицы Анны Герман, живёт ... в Варшаве». (В. Шуткевич, «Комсомольская. Правда», 30 октября 1993).
Здесь уже принимается за факт то, что Ирма носит фамилию Герман. Не Бернер, не Мартенс и не Зименс, а — Герман.
Как видно из всех этих цитат, вокруг происхождения Анны существует путаница, которая поддерживалась годами, чтобы скрывать правду!

В своём интервью с Ирмой польская журналистка Беата Гайда в журнале «Польша», 1988, № 1 («С визитом у матери Анны Герман»), пишет:
«В 1946 году пани Ирма с дочерью и матерью поселились в городе Нова-Руда, куда должен был приехать её второй муж, пан Бернер, который ещё в Советском Союзе вступил в ряды Войска Польского, чтобы как можно быстрее вернуться на родину. Увы, она снова осталась одна — второй муж не вернулся с войны».
Итак, пан Бернер, то есть Герман Бернер — так зовут на деле отчима Анны? Как же выглядят после этого утверждения, будто Анна унаследовала фамилию своего отчима?..
Неизвестная Анна Герман... Анна получила свою фамилию не от отчима пана Бернера, а от своего родного отца. И в её свидетельстве о рождении наверняка указана национальность её отца — немец, за которую он и был расстрелян не как польский, а как «немецкий шпион», и которую и Ирма, и Анна вынуждены были всю ее жизнь тщательно скрывать...
Дети рождаются не от отчимов, а от отцов. И в годы, когда правда перестала быть столь опасной, в средствах массовой информации появился, наконец, и родной отец Анны — Евгений Герман. Но всё ещё — «польского происхождения».
И вот вам, пожалуйста, пятый пункт в паспорте Анны, который для советских властей, несмотря на постоянно декларируемый «пролетарский интернационализм», служил важнейшим критерием оценки личности. По этому критерию мгновенно и бесповоротно «узнавали» и врага, и «националиста», и кто чей шпион, и даже кому на ком нельзя жениться.
В том факте, что Ойген родился в Лодзи, когда там учился его отец, и заключается всё его «польское происхождение». Фридрих Герман, отец Ойгена и дед Анны, со своей женой и тремя детьми вернулся после учёбы домой на отцовский хутор в Омской губернии, и вряд ли мог предвидеть, что когда-нибудь в его чисто немецкой семье один его сын окажется вдруг поляком. Про другого сына, Вилли, который родился там же, этого никто никогда ни говорил, ни писал.
(Кстати, оба ребёнка Ойгена и Ирмы были названы в честь его родителей — Анной и Фридрихом. Фридрих умер во младенческом возрасте, и в одном интервью уже называется Фредериком, тоже на польский лад. Жигарев в своей книге назвал его даже... Игорем.
Неизвестная Анна Герман... О времена! Даже мертвые не имели права сохранить своё собственное имя!)

11-12. ВСПОМИНАЮТ МОИ БЫВШИЕ КОЛЛЕГИ

«Достать билет на концерт Анны Герман было делом нелёгким: все были распроданы задолго до ее приезда. Но в день первого её концерта я взял своё корреспондентское удостоверение и представился администрации Дворца целинников как фотокорреспондент республиканской газеты «Фройндшафт», и мне было предоставлено место во втором ряду зрительного зала, самого большого в республике. У входа на меня буквально набросилась целая толпа почитателей Анны Герман, протягивая мне открытки с видами Целинограда, чтобы я их дал Анне Герман для автографов. Но я не мог взять интервью у неё, я собирался только фотографировать.
Про концерт я могу лишь сказать, что Анна буквально утопала в цветах. Был конец августа, и дачники опустошили свои цветочные грядки для любимой певицы.
В четверг 22 августа 1974 года у меня дома зазвонил телефон. Звонила моя коллега Луиза Герман:
— Ты знаешь, Давид, у меня для тебя есть сюрприз. Приходи ко мне с фотоаппаратом, aber schnell (побыстрей)!
В её голосе я слышал те же мягкие и сердечные интонации, какие я слышал у Анны Герман, когда она разговаривала с публикой на концерте. Наши отношения с Луизой были дружеские, и мы понимали друг друга с полуслова. Я не стал медлить, повесил фотоаппарат через плечо и пошёл к Германам, жившим по соседству.
Неизвестная Анна Герман... Когда открылась дверь их квартиры, передо мной стояли Луиза и её брат Артур Герман, дочь Луизы Лидия и немного в стороне... — Анна Герман, стройная, высокая (ещё выше Луизы!), красивая, с вьющимися золотистыми волосами, улыбающаяся. Луиза меня поприветствовала и сказала:
— Моя племянница Анна Герман.
Мы подали друг другу руки, и я сразу почувствовал, будто мы давнишние знакомые. За столом царило приподнятое настроение, и я сделал несколько, как мне кажется, хороших снимков».
(Давид Нойвирт, 5 августа 2003, Бонн)

«В то время, летом 1974 года, я был ответственным секретарём газеты «Фройндшафт» и знал, что вечером во Дворце целинников состоится концерт знаменитой певицы Анны Герман. Я зашёл в бюро переводов, где как раз находились Луиза и Артур Герман, и сказал:
— Напротив, в гостинице «Ишим», сейчас остановилась певица Анна Герман. Артур, вы же редактор отдела культуры, зайдите к ней — ведь для наших читателей было бы очень интересно узнать что-нибудь о её творческих планах. — И, скорее в шутку, добавил: — И спросите её, не родственницей ли она вам приходится.
После обеденного перерыва я опять зашел в бюро переводов. Оба сидели тут, взволнованные и в то же время, как мне показалось, грустные. Артур рассказал мне, что с певицей он не говорил о её творческих планах, он в первую очередь хотел узнать её отчество. «Евгеньевна», — сказала Анна. После этого Артур сказал, что он её дядя, а она — его племянница. На старой семейной фотографии Анна сразу узнала своего отца — Евгения Германа.
Я попросил Артура добыть её автограф. На следующий день он мне принес фотографию Анны, сделанную нашим фотокорреспондентом Давидом Нойвиртом, с надписью: «Дорогому Эрику Хваталю на память. 23.08.74, Целиноград».
(Эрик Хваталь, 23 августа 2003, Алматы, Казахстан)

13. ГОЛЛАНДСКИЙ СЛЕД

Неизвестная Анна Герман... К пятой годовщине смерти Анны, в Караганде, где я опять в то время жил, проводился региональный фестиваль польской песни, на который я был приглашён в качестве почётного гостя. Секретарь посольства Польской Народной Республики, также почётный гость, приехавший на это событие из Москвы, открыл фестиваль с речью на фоне чарующего голоса Анны. Она, Анна, считалась символом польской песни.
На фестивале были интересные и своеобразные выступления: казахские, узбекские, туркменские певцы и ансамбли, а также других народов региона, пели песни из репертуара Анны и интерпретировали их на свой, национально окрашенный лад. Это не было фальсификацией наследия певицы, а его обогащением. Об этом я говорил в своём коротком выступлении. И эти слова участниками были встречены аплодисментами.
Перед заключительным концертом мне домой позвонили из областного управления культуры и попросили сказать участникам фестиваля несколько слов... по-польски.
— Почему по-польски? — спросил я, изображая непонимание.
— Если Вы, как Вы утверждаете, действительно дядя Анны Герман, Вы должны быть поляком.
— Простите, но по-польски я не буду, не умею выступать...
— Почему?!
— Я не поляк, а немец, и мой родной язык, как и родной язык Анны Герман, немецкий, а не польский!
— Что за чушь Вы тут... — и гудки в телефонной трубке.
Немецкий дядя Анны Герман — это был нонсенс, ведь знал же весь мир, что её отец поляк, а мать голландка. То, что Анна и ее мать в Польше и в Советском Союзе не хотели и не могли быть немцами, вполне понятно, и в этом не их вина. И что в Советском Союзе всё немецкое очернялось или в лучшем случае замалчивалось, также понятно: война. Поэтому Анна Герман, которой восхищались и которую любили во всём мире, особенно в Советском Союзе, не могла себе позволить быть немкой, тем более что мать обеспечила себе «голландское» происхождение.
Неизвестная Анна Герман... Когда моя сестра Луиза гостила у Анны в Варшаве, она однажды вечером стояла на автобусной остановке, где должна была встретиться с ее матерью. Ирма несколько опоздала и, приближаясь к остановке, громко, чтобы все ожидающие автобус её могли услышать, спросила:
„Waut es de Klock? (Который час?)“
Луиза, также громко, ответила:
„Sewen! (Семь!)“
Этот короткий диалог на нижненемцком диалекте, который близок к голладскому, как и голландский близок к немецкому (одна языковая семья), должен был служить доказательством тому, что они говорили на голландском языке. Кто из ожидавших мог бы опровергнуть это?
Но когда Луиза в Варшаве прощалась с Анной и Ирмой, Анна в какой-то связи сказала на том же «голландском» языке, то есть на пляттдойч:
— De aula baste Mensch oppe Welt wea mine Oma («Самым лучшим человеком на свете была моя бабушка»).
Они были втроём, и не было никого рядом, кому бы нужно было доказывать, что это «голландский язык». Ирма на это ответила со слезами на глазах:
— И это она считает необходимым говорить каждому, кого встречает.
Неизвестная Анна Герман... В тайные причины этого семейного раздора я не собираюсь вникать.
«Голландские» предки Ирмы приехали в Южную Россию не 300 лет тому назад, когда ещё не было никакой эмиграции в Россию — ни из Германии, ни тем более из Голландии. В Москве, правда, была Немецкая слобода, где во времена царей Алексея и Петра поселялись иностранные, не обязательно немецкие, ремесленники. В ганзейском Новгороде немцы жили ещё и раньше. При этом не надо забывать, что немцем назывался всяк инородец, не умевший говорить по-русски, то есть немой. Поэтому «немцем» мог быть и голландец, и швед, и итальянец.
Но в Средней Азии 300 лет тому назад, то есть в конце XVII века, не проживало ни одного немца, как и «голландца» (читай: меннонита). Они, меннониты, приехали на остров Хортица при Екатерине II. Отвоёванные у Турции земли на юге Украины нужно было осваивать. Русские помещики не спешили перемещаться туда со своими крепостными, разве что Чичиков собирался поселить свои мёртвые души на Херсонщине, чтобы получить на них побольше земли. Огромные земельные угодья принадлежали генерал-фельдмаршалу Григорию Потёмкину, фавориту царицы, и ему нужны были не мёртвые души Чичикова, а трудолюбивые руки меннонитов. Он-то и был одним из инициаторов их переселения. До этого они несколько веков жили в области устья Вислы и давно были онемечены.
После раздела Польши в 1772 году эти «польские» меннониты подпали под власть прусской короны. Лет за двести до этого они переселились туда из пограничных районов между Нижней Германией и Голландией, и язык у них был тот же нижнегерманский диалект, на котором они говорят и сегодня.
В конце 18 века они поселились на острове Хортица и на одноимённой речке — всего около 2000 человек в десяти колониях. Первый поток переселенцев в 1789 году состоял из более бедных меннонитов. Крестьяне побогаче, которые владели землёй и другим имуществом, переселились в 1804-1806 годах, но не на Хортицу, а на речку Молочную. Поселения в этой местности у меннонитов получили обобщающее наименование «Молош».
Неизвестная Анна Герман... В их семьях было помногу детей — до 16-18, — и скоро земли стало не хватать. Отсюда они уже распространились в Крым, на Кавказ и в Сибирь.
Родное село матери Анны, Ирмы, — Великокняжеское, возникло как одна из дочерних колоний на Кубани в 1862 году, а не при Екатерине Второй, как утверждается в некоторых интервью.
Колония Великокняжеское получила 4500 десятин земли и поначалу называлась Вольдемфюрст. В 1926 году в пяти сёлах этого поселения проживало 1374 переселенца-меннонита и 1514 неменнонитов с 6186 га земли. Как явствует из этих данных, взятых из «Меннонитского лексикона» (т. IV, стр. 490), Великокняжеское было не одним селом, а конгломератом из пяти сёл, в которых поселились немцы разных вероисповеданий. К лютеранам, кстати, относилась и семья моей мачехи Фриды Герман, родственницы отца в третьем поколении. Её дед Готтлоб Фридрих Герман переселился сюда из села Нойхоффнунг на Берде вскоре после основания Великокняжеского. Очевидно, семьи Зименс и Герман жили в соседних сёлах, так что могли и не знать друг друга.
В 1989 году из Караганды и других городов Казахстана в Запорожье прибыло железной дорогой два вагона меннонитов, чтобы отметить двухсотлетие своего переселения в Россию. Первый секретарь тогда ещё действовавшего обкома партии тепло приветствовал прибывших и устроил всех в гостиницы и на квартиры. Они приехали в Запорожье, потому что отсюда, с острова Хортица на Днепре, началось распространение меннонитов в другие регионы России, а впоследствии — в Канаду, США и Южную Америку.
Здесь не место рассматривать 500-летнюю историю меннонитов, полную лишений и страданий. Достаточно напомнить, что многие из них действительно голландского происхождения, ибо Менно Симонс (1496-1561), основатель вероучения его имени, меннонитства, был голландцем. Он жил и трудился во времена Реформации в Германии, то есть в 15–16 веках. С тех пор меннонитам приходилось много раз менять как местожительство, так и подданство: согласно их вероучению, они не берут в руки оружие и не дают клятву. Но королям и князьям нужны были солдаты, и они всячески притесняли меннонитов.
Когда российская царица в конце 18 века пригласила их из Германии (а не из Голландии!) в Россию, они давно были онемечены, так как последние столетия жили в немецкоязычном пространстве в области устья Вислы и в Германии. Дома они говорили на своём диалекте, но в молельном доме, во время богослужения, и в школе говорили на Hochdeutsch, то есть на литературном немецком языке.
Неизвестная Анна Герман... Среди меннонитов, которые в 1789 году прибыли на Хортицу, были такие фамилии, как Мартенс, Гизбрехт, Зименс, Пеннер, Гардер, Гайдебрехт и другие, по которым бывшие российские меннониты, ныне живущие в Германии, узнали меннонитские корни Анны Герман.
При этом не следует забывать, что понятие меннонит обозначает не национальную принадлежность, а вероисповедание. Среди меннонитов сегодня в Германии есть и швабы, и выходцы из Пфальца, и даже чехи. Однако главным образом это бывшие выходцы из Голландии, приграничных областей и с Фризских островов, о чём свидетельствует распространённая среди меннонитов фамилия Фризен. Со временем произошёл семантический сдвиг в содержании слова, и сегодня слово «меннонит» нередко употребляется для обозначения человека, говорящего на нижнегерманском диалекте.
В России были десятки, если не сотни сёл, где говорили на этом наречии. И в нашей семье тоже все знали этот «голландский» язык.
Во время войны многие меннониты снова стали называть себя голландцами, чтобы избежать трагической судьбы других российских немцев. Но сотрудники НКВД в вопросах национальности, очевидно, разбирались лучше, чем сегодня иные кандидаты наук и профессора: все меннониты были депортированы в Казахстан и Сибирь наравне с другими немцами, и мобилизованы в трудармию, где они гибли так же, как и другие российские немцы. Правда, отдельным меннонитам, сумевшим добиться признания их голландцами, удавалось выскользнуть из сетей комендатуры: голландцы не значились в списках для депортации (напр., писатель Иоган Варкентин).
Мать Анны, Ирма окончила в Великокняжеском немецкую школу и училась на немецком отделении Одесского пединститута, где студенты знали её как немку. И в её паспорте стояла отметка: немка. Об этом я узнал от женщины, которая в Одессе училась с Ирмой и даже жила с ней в одной комнате. Она же мне подарила фотографию тех времён.
Неизвестная Анна Герман... Теперь, пожалуй, можно всё поставить на свои места: родители Анны, как отец, так и мать, были немцами, которые владели также нижнегерманским диалектом. Этому диалекту, как и немецкому языку, Анна выучилась у бабушки и матери, и её родным языком был немецкий, а не русский. Окружение Ани, правда, было русско-узбекским, и вполне возможно, что в её семье говорили и по-русски. Но родной язык остаётся родным на всю жизнь.

14. АННА СТАНОВИТСЯ СИРОТОЙ

Ирма пишет в письме от 7 ноября 1989 года:
Анна родилась 14 февраля 1936 года, и через год я с ней поехала в Ташкент — по всем данным она была безнадёжно больна. Ойген и мать тоже поехали с нами. У Ани был тиф и страшная дизентерия. От неё остались кожа да кости, и врачи не видели спасения. Один старый узбек дал нам кожуру граната, сказал, что в ней много солнца и посоветовал, что нам с нею делать. Мы её отварили и дали Ане этот отвар вместе с виноградным соком. Наш ребёнок, слава Богу, поправился.
Ойген и Вильмар, мой брат, вернулись в Ургенч, и после этого я их больше не видела.
В своей книге Жигарев пишет, что мы в Ургенче прожили десять лет. Это ложь.
Фридрих родился 26 февраля 1938 года, когдаего отца уже не было. Мальчик, которого Жигарев в своей книге называет Игорем, умер в 1940 году. В своей книге он вообще много наврал, ни разу не встретившись со мной.
Неизвестная Анна Герман... Когда Ойген был арестован, Анне был год и семь месяцев. Ирма была беременна Фридрихом, и когда он родился, она была привязана к нему, так как он был болезненный с самого рождения. Разумеется, что многострадальная Ирма во всём могла рассчитывать на помощь своей матери, и она несколько раз ходила в прокуратуру, где вывешивались списки арестованных «врагов народа». Ойгена в них не было. Один из сотрудников прокуратуры «сжалился» над женщиной и сообщил ей, что Евгений Герман осуждён на десять лет «без права на переписку». В то время она ещё не знала, что эта формула сотрудниками НКВД употреблялась вместо слова «расстрел».
Ирма не потеряла надежду. Она доверила детей матери и подалась в Москву...

15. ПОЧЕМУ ПОЛЬША?

Анна Герман могла бы избрать «свободный мир» — во время гастролей по Соединённым Штатам ей неоднократно предлагали такой вариант. Анна отказалась в пользу Польши не из какого-то высокого патриотического чувства принадлежности к социалистическому лагерю, как это изображает Жигарев в своей книге, а по чисто личным причинам. Анна уже знала, что означает жить в чужой стране, так как и в Польше она не могла чувствовать себя полностью дома. Она, как ещё не оперившийся птенец, оказалась выброшенной из гнезда.
Ей остались песни первой и единственной родины, которые она пела с особым чувством светлой грусти и с которыми по амплитуде живущих в них чувств не могут сравниться другие песни мира.
Неизвестная Анна Герман... Во время одной их гастрольных поездок по Советскому Союзу известный композитор Матвей Блантер попросил Анну спеть его «Катюшу». Эту песню любили и пели многие годы, и во время войны она постепенно превратилась в бодрую маршевую песню, и даже наводящие на врага ужас ракеты были названы её именем. Говорили, что и немецкие солдаты её пели, правда, со своими словами.
Анна вникла в лирический текст и в мелодию и нашла, что это — красивая лирическая песня. Такой она её и спела под аккомпанемент автора. После этого Блантер признался, что эту песню он так себе и представлял, и что без его желания она стала маршевой. Очарованный интерпретацией Анны, он ей предложил переехать в Советский Союз.
— Здесь у Вас будут высшие звания и ордена, квартира в Москве. Слушатели и сегодня уже Вас боготворят. Что там Польша, бедная страна... Подумайте о моём предложении, оно исходит не от меня одного. Мои друзья и я сможем помогать Вам...
Анне не нужно было размышлять над этим предложением. Она помнила рассказы мамы об отце, её трёх братьях, которые сгинули в подвалах НКВД и в советских лагерях, о том, как мать сама пряталась от мобилизации в трудармию, о её страхе перед возможным арестом, о том, что в Польше они нашли убежище, хотя поначалу и трудно было, особенно маме. Польша тоже была коммунистической страной, но политический климат тут был более мягкий, и такие зверства, какие были в СССР, тут вряд ли возможны. Здесь она ходила в школу, окончила университет и во время волнений в стране она с другими студентами поднималась на баррикады, чтобы сражаться за свободу своей новой родины.
Эту подробность из своей биографии она рассказала Луизе и мне, когда мы были втроём, о ней не написано ни в одном интервью, ни в одной книге — в 1974 году всё ещё было опасно для жизни открыто говорить о таких «преступлениях». Очень легко она могла бы последовать за своим отцом, будь она трижды Анной Герман.
Неизвестная Анна Герман... Она хорошо помнила того солдата — ей было уже десять лет, — который проверял их документы, когда мать, бабушка и она с группой евреев, получивших разрешение вернуться на родину, стояли перед вагоном, чтобы сесть в него. С ехидной улыбкой он сказал:
— Не думайте, что там вам будет лучше.
Это должно было означать, что руки КГБ и там достанут, если нужно.
Ирма позже рассказывала, что всю дорогу из Средней Азии до польской границы она не могла избавиться от тревожного чувства, что её вот-вот высадят и расстреляют, как Oйгена, как её брата. Когда советская граница была позади, она заплакала от радости.
Всё было позади. Её ребёнок, её мать и она сама были в безопасности. Она Анну спасла не просто от непосредсвенной физической опасности, нет, она была убеждена, что у Ани есть способности, которые в Советском Союзе при тогдашних условиях не смогут получить развитие. Уже в школьные годы Ане пришлось вплотную познакомиться с «великой дружбой народов», с хвалёным «интернационализмом», когда ей снова и снова давали почувствовать, чьей дочерью она была. Сверстники, бывало, били её за то, что она длинноногая, за то, что хорошо училась, за то, что она «фашистка», дочь «врага народа». И когда они уезжали в Польшу, в них бросали камнями. И в эту страну вернуться?
Ирма, без сомнения, приняла правильное решение: эмиграция в Польшу. Какая судьба ожидала бы Аню, если бы Ирма последовала за мужем и братом или дажа оставалась «на свободе»? Она бы никогда не стала той Анной Герман, которую теперь, в этой огромной стране, ее бывшей Родине, все знали и любили. Она бы разделила судьбу двух миллионов советских немцев, ежемесячно с матерью отмечалась бы у коменданта, своих подруг в соседнем селе или городе могла бы навещать только с письменного разрешения того же коменданта-самодура. Она могла бы стать домработницей у какого-нибудь партсекретаря, свинаркой или дояркой, а также участницей самодеятельности в клубе, но Анной Герман — никогда, здесь перед нею остались бы закрытыми все двери, как перед тысячами других талантов из числа тех двух миллионов.
Ирма хорошо знала, что это было судьбой российских немцев, а не голландцев.
Польша сама находилась под советским сапогом и страдала под чужеземным игом. Достаточно вспомнить расстрел тысяч польских офицеров и депортацию польских граждан в Казахстан и Сибирь, чтобы понять, что Ирма в этой стране могла встретить сочувствие. Однако при одном условии: она не могла быть ни немкой, ни русской. Здесь никто её не знал, и скрыть своё происхождение было нетрудно.
Неизвестная Анна Герман... Но потом Анна стала знаменитой, и вскоре от навязчивых папарацци уже не было спасения. Неминуемо стали появляться противоречия в многочисленных интервью, или нтервьюеры намеренно искажали высказывания Ирмы, чтобы читателю всё время подавать «новые подробности из жизни знаменитой польской певицы» (Ю.Васильков) и зарабатывать на этом гонорары!

16. ГДЕ ОН?

О чём мы говорили «до того» — я не помню. Вероятно, о её концерте, о городе, о дворце «Целинник» и его хорошей акустике, о гостинице. И вдруг, с обычной, «бытовой» интонацией, она пожаловалась, что не может выспаться, так как кровать слишком коротка для её роста в 184 см.
— Обычно для меня устанавливают две кровати, чтобы я могла лечь по диагонали. Здесь этого не сделали, а я забыла попросить об этом.
И я вспомнил брата Рудольфа, который гостил у меня в студенческом общежитии и ночью на мой вопрос, почему он ходит взад-вперёд по комнате (как в детстве, мы спали в одной кровати), он ответил:
— Ничего, я немного отдохну, потом опять лягу.
После этого обыденного замечания Анны я набрался духу и задал вопрос всех вопросов:
— Скажите, пожалуйста, как мне Вас называть по отчеству, то есть, как звали Вашего отца?
И Анна, немного, как мне показалось, кокетливо, очевидно, скрывая некоторое смущение:
— Евгеньевна, Евгений.
Это был тот ответ, которого мы так долго ждали и искали! Мои руки дрожали, и я не сразу попал в нагрудный карман. Когда я вынул семейную фотокарточку, на которой Ойген, предполагаемый отец Анны, сидит по правую руку отца, я задал второй вопрос:
— Вам тут кто-нибудь знаком?
И она, как вспугнутая птичка, не раздумывая, на немецком языке:
— Wo ist er? Wir haben so ein Bild zu Hause. (Где он? У нас дома такая же фотография).
Неизвестная Анна Герман... В мгновения душевных потрясений человек бессознательно возвращается к своему естеству, не размышляя над возможными последствиями. И мгновенно всё стало ясным. Свой импульсивный вопрос она задала на родном для неё языке, который она сама и мать так тщательно прятяли и выдавали за изученный иностранный язык — как итальянский или английский. Когда Анна гастролировала в Вене, интервьюеру она отвечала на польском языке через переводчика, хотя могла это сделать и на немецком. Сейчас она как бы сбросила маску, и наша дальнейшая беседа текла на нашем родном немецком языке.
— Я не знаю, это я хотел узнать от Вас... от тебя ...
— От тебя... Боже мой, кто бы мог подумать!
Объятия, слёзы.
— Мы ничего о нём не знаем. Его арестовали в 1937 году, когда мне было полтора года. С тех пор ничего о нём не слышно. Я была ещё совсем маленькая, когда мама поселилась в Сибири, чтобы искать отца. Напрасно. Недавно я гастролировала там же, в Сибири. В Красноярске я задержалась дольше запланированного срока: я была уверена, что где-то там должны находиться ссыльные родственники отца. Никто не появился. Теперь, здесь, когда я уже никого не ожидала, ты пришёл и принёс мне печальный привет из моего сиротского детства. У нас есть и другие фотографии с ним, и ты похож на него.
И она робко провела рукой по моим щекам.

17. МАТЬ

Неизвестная Анна Герман... В мою задачу не входит пересказать биографию Анны Герман — это более или менее правдоподобно уже сделано другими авторами. Да для полной биографии у меня и нет исчерпывающей информации.
Свою задачу я вижу в том, чтобы осветить всё, что связано с моим братом Ойгеном. В описании двух последних лет его жизни мне приходится опираться только на интервью и письма Ирмы. Но какими бы неполными содержащиеся в них сведения ни были, из них всё же вырисовывается, что после ареста Ойгена она оказалась верной и бескорыстной женой и матерью.
В своей книге «Вернись в Сорренто?» Анна подробно описывает катастрофу в Италии, случившуюся 27 августа 1967 года.
Концерт в маленьком итальянском городе Форли длился до часа ночи. Анна очень устала, как и её двадцатилетний водитель Ренато, который, как он признался Анне, всю предшествующую ночь ездил по Швейцарии и не спал вовсе. Тем не менее, он хотел провести ночь не в Форли, а в Неаполе, где номера в комфортабельном отеле были уже оплачены.
Они ехали по скоростной дороге и не достигли цели. По всей вероятности, Ренато вздремнул и при скорости в 160 километров в час съехал с дороги. Утром один водитель грузового автомобиля нашёл полностью искорёженный красный «Фиат». Ренато сидел за рулём без сознания, но без значительных травм. Через несколько часов после того, как Ренато пришёл в себя в больнице, нашли и Анну, отброшенную на двадцать метров от места катастрофы. Следует заметить, что после этой аварии, которая Анне причинила неизмеримые страдания и, без сомнения, сократила её жизнь, Ренато не понёс никакого наказания. Во всяком случае, в прессе не было сообщений по этому поводу. У Анны была опасная рана на голове, множество костных переломов, и она бы истекла кровью, если бы её нашли чуть позже. Она находилась в таком состоянии, что было неясно, выживёт или нет.
Неизвестная Анна Герман... Мать и Збигнев, жених Анны, визу получили немедленно. Официальное распоряжение гласило: «Визу выдать немедленно, состояние безнадёжно».
Ирме предстояло подарить своей дочери жизнь во второй раз. Конечно, хирурги творили чудеса — они собирали Анну буквально по кусочкам. Но та любовь, то самозабвение, с которыми Ирма ухаживала за ней, поистине поразительны. Анна узнала её лишь через двенадцать дней после катастрофы. От подбородка до пят она была закована в гипсовый панцирь. Профессор Дзанолли сам прооперировал la cantanta polacca (польскую певицу). Одна нога находилась на растяжке и тоже не могла двигаться. Одна рука неподвижно лежала на одеяле. Малейшее движение одного лишь пальца причиняло нестерпимую боль.
Пять месяцев неподвижности в панцире. Боли во всём теле невыносимы. Анна испытывает постоянную потребность хотя бы изменить положение руки или ноги, но ни то, ни другое невозможно. Она на грани безумия, она теряет сознание, плачет, умоляет снять с неё панцирь.
Всё это мать выдерживает со стоическим терпением. Она сидит у постели больной, и трудно сказать, кто из них страдает больше. Когда Анне становится нестерпимо тяжело, Ирма берёт её руку и держит её, и силы матери перетекают в тело Анны и успокаивают её. Ирма постоянно рядом с дочерью, угадывает все её желания и исполняет их. За эти пять месяцев и последующие шесть «вертикализации» Анны Ирма сама превращается в медсестру. Но это уже дома, в Польше. Она держит её голову, которую Анна разучилась держать самостоятельно, водит её за руки и учит её ходить, как тогда, когда она была ещё ребёнком ...

Когда Анна была ещё двухлетним ребёнком, Ирма поручила её своей матери, а сама поехала в Москву, чтобы узнать в НКВД что-нибудь об Ойгене и о своём брате. Немногие женщины отваживались на такое: ведь ввполне можно было не вернуться.
Когда её пропустили к одному из сотрудников, тот, сидя за маленьким окошком, спросил, откуда она приехала.
— Из Ташкента.
Сколько же звериной ненависти нужно было накопить в себе, чтобы ответить доведённой до отчаяния женщине:
— Из Ташкента? Так в Ташкенте и спрашивайте. Причём тут я? (А сколко таких придурков среди нынешних «чиновников-государственников» в России? Но это уже другая тема... — Ред.)
Больше она ничего не могла узнать, и дальний путь оказался напрасным.
От кондукторши в вагоне по дороге домой она узнала, что в Новосибирской области, недалеко от станции Осинники, есть огромный лагерь, в котором 18 000 заключённых. Не найдёт ли она там Ойгена или брата?
Неизвестная Анна Герман... Ирма не знала, что в стране сотни таких лагерей. Она поехала в Сибирь с матерью и детьми, стала работать в школе учительницей немецкого языка — их там, как и по всей стране, не хватало. При первой возможности она отправилась в Управление лагеря и стала спрашивать о муже и брате. У чиновников она встретила лишь удивление. Видимо, до Ирмы никто им таких странных вопросов не задавал. И тут тоже всё было напрасно...
Позднее она узнала, что её брат погиб в одном из северных лагерей под Котласом. По другим сведениям, он находился в Кузбассе и погиб там. Официальных сообщений семьям погибших никто не посылал.
От Ойгена вообще не было никакого следа.
Более чем через полвека я поучил следующий документ:

ПРОКУРАТУРА РЕСПУБЛИКИ УЗБЕКИСТАН
ГСП-700047, 12.04.93 № 13/79-93
Ответ на заявление
В дополнение к нашему письму от 18.03.93 года сообщаю, что при ознакомлении с материалами архивного уголовного дела установлено, что Ваш брат Герман Евгений Фридрихович, 1909 года рождения, до ареста проживал в городе Ургенче Узбекской ССР и работал бухгалтером на хлебзаводе. Органами УНКВД Хорезмского округа (г. Ургенч) Герман Е.Ф. был арестован 26 сентября 1937 года. Ему вменялось в вину то, что, являясь агентом германской разведки, на протяжении ряда лет проводил шпионско-вредительскую деятельность.
Постановлением тройки НКВД Узбекской ССР от 21 сентября 1938 года Герман Евгений Фридрихович был осуждён к расстрелу. Приговор приведён в исполнение 11 октября 1938 года.
Неизвестная Анна Герман... Военной прокуратурой Туркестанского военного округа по делу в 1957 году проведено дополнительное расследование, обвинение, выдвинутое против Германа Е.Ф., не подтвердилось. По протесту военного прокурора ТуркВО Военный трибунал ТуркВО своим определенем от 15 ноября 1957 года постановление тройки при НКВД Узб. ССР отменил и уголовное дело в отношении Германа Евгения Фридриховича производством прекратил за недоказанностью.
Справка о реабилитации Германа Е.Ф. Военным трибуналом ТуркВО выслана 28 марта 1975 года его сестре Герман Луизе Фридриховне по адресу г. Целиноград, ул. Комсомольская 2, кв. 54.
Повторно справка о реабилитации не высылается.
Старший советник юстиции Т.В. Дерень.

Я знал человека, который в то же время, что и Ойген, находился под арестом в Ургенче и после отбытия срока вышёл на свободу живым. Он рассказывал мне, что однажды видел Ойгена, когда его вели на допрос (или с допроса — он не мог сказать с точностью). Его нельзя было узнать. Его лицо представляло собой кровавое месиво.
Неизвестная Анна Герман... Из этого можно сделать вывод, что он отклонял выдвинутые против него обвинения. Ойген мог бы избежать истязаний, так как приговор был всё равно ясен.
Из присланного мне документа видно, что Ойген был реабилитирован не в 1956, как утверждается в книге Жигарева, а в 1957 году.

Когда Ирма с Анной и матерью приехала в Польшу, Анна вскоре пошла в школу и очень быстро усвоила польский язык. Ирма была учительницей немецкого языка с высшим образованием, но в первое время должна была довольствоваться любой работой. Она не боялась никакого труда и устроилась в прачечной. Очень скоро она тоже справилась с польским языком и стала опять работать учительницей. Когда в 1975 году Ирма посетила нас в Целинограде, она писала учебник немецкого языка для польских школ.
Анна в своей жизни, наполненной концертами и гастрольными поездками по всей планете вплоть до Австралии, всегда находила в матери надёжную опору.

Неизвестная Анна Герман... С 1978 года всё чувствительнее становились боли в ноге, в которой было «слишком много пластика». А вскоре Анна была поставлена перед жестокой истиной: рак, который стал несомненным следствием той катастрофы десять лет назад. Тогда она смогла преодолеть смерть, но оказалось, смерть в ней оставалась. Анна готовилась к ней мужественно.
В письме ко мне от 5 сентября 1982 года, то есть непосредственно после смерти Анны, мой брат Вилли писал мне:
От Анны лично я получил последнее письмо шестнадцатого марта прошлого года, когда она уже почти два года была больна. «Это рак», она писала, и она ещё очень хотела бы пожить пару лет для своего мальчика. Её и мой день рождения совпадали — 14 февраля. Она прожила 46 лет. Её последней песней, которую она сочинила и которую она, как пишет Ирма, часто пела, была «Отче наш».
В одном из интервью убитая горем мать роптала на свою судьбу и в своём отчаянии воскликнула:
«За что Господь послал моей семье и мне такие испытания? Почему он отнял у меня единственную дочь? Она не занимала чужого места на свете, она всегда была милой, доброжелательной к людям. Так почему же ей было суждено умереть так рано, оставив сиротой семилетнего сына? Спрашиваю и не могу найти ответа...»
На гранитном постаменте могилы Анны на варшавском кладбище выгравированы слова, которые можно считать credo Анны: «Господь — Пастырь мой».
После смерти Анны Ирма перенесла всю свою любовь на внука, семилетнего Збышека.

18. ЦЕЛЕУСТРЕМЛЁННОСТЬ

Если бы советское правительство выплачивало, согласно законам морали и человечности, денежные компенсации «за моральный ущерб» родственникам всех невинно расстрелянных и погибших в лагерях и тюрьмах, — финансовая система СССР рухнула бы задолго до его развала.
Неизвестная Анна Герман... Ирма, конечно, знала, что такие компенсации, как правило, не выплачивались. И если она тем не менее обратилась к Ю.В.Андропову, палачу венгерского восстания 1956 года, «Пражской весны» 1968 года, то этот шаг объясним только тем, что она претендовала на исключительное положение, к которому привыкла и которого она, как мать Анны Герман, носившей фамилию своего расстрелянного отца, может быть, и заслуживала.
И она не ошиблась, что явствует из переписки между нею и тогда уже генсеком ЦК КПСС Андроповым. Эти документы были найдены в кремлёвском архиве и опубликованы в журнале «ЧИП» («Чудеса и Приключения»), №8, 2000, стр. 61 под рубрикой «Под семью печатями»:

ФИНАНСОВЫЙ РОМАН В ПИСЬМАХ
6. 03. 1083, Ирма Бернер Андропову:
Может быть, Вы знаете эстрадную певицу Анну Герман. Я — её мама. У нас в течение трёх лет после смерти Анечки собралось огромное количество долгов. Старый дом не совсем перестроен, даже не хватает стен. Сегодня я практически осталась одна, хотя в принцнпе есть внук и эять. Я слыхала, что за моральные травмы, связанные с несправедливым осуждением близких, делались соответствующие материальные компенсации. Если бы мой муж был с 1937 по 1955 год со мной, его зарплата составила бы значительную сумму, и моя семья жила бы неплохо. Понимаю, что моя просьба немного запоздала. Но нельзя ли её сегодня рассмотреть и по возможности удовлетворить? Денежная компенсация за мужа помогла бы мне в основном решить стоящие передо мной материальные проблемы.

8. 07. 1983. Главный военный прокурор А. Горный в ЦК КПСС:
Проверкой установлено: Герман Евгений Фридрихович, родившийся в 1909 году в Лодзи (Польша), гражданин СССР, бухгалтер хлебозавода в г. Ургенч по обвинению в принадлежности к иностранной разведке и антисоветской деятельности приговорйн к расстрелу и расстрелян 11.10. 1937 г. (ошибка — 1938 г. — А. Г.). 15. 11. 1957 г. реабилитирован.
В деле имеются сведения, что в момент ареста на иждивении Германа Е.Ф. находилась жена Мартенс Ирма Давидовна и дочь Анна в возрасте 1,5 года. В годы Великой Отечественной войны Мартенс И.Д. вторично вышла замуж за польского гражданина, приняв фамилию мужа Бернера, погибшего впоследствии на фронте, а затем выехала на постоянное жительство в Польшу. Выдача денежной компенсации в размере зарплаты, которую осуждённый мог бы получить в период после необоснованного ареста до дня его посмертной реабилитации, о чём просит гр-ка Бернер, действующим законодательством не предусмотрена...

19. 08. 1983. Ю. В. Андропов — Н. А. Тихонову, предсовмина СССР:
Думаю, что нужно найти пути, чтобы помочь семье А.Герман.

31. 08. 1983. Н.А.Тихонов — Ю. В. Андропову:
Связывать предоставление помощи И.Бернер с реабилитацией её мужа нет оснований, а помощь целесообразно оказать в разовом порядке в сумме 4000 руб. (173,2 тысячи злотых) по линии Исполкома Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца.

Неизвестная Анна Герман... В деле есть завершающая его запись:
Совпосольство в Варшаве о положительном решении данного вопроса проинформировано. Ответ И.Бернер будет дан одновременно с передачей материальной помощи. Царенко, 05.09.1983.

Следует отметить, что в приведённой переписке все имена и фамилии стоят на своих местах: фамилия отца Анны — Герман, а не Бернер или Мартенс. В 1983 году, когда Ирма писала это письмо, сын Ойгена Руди был ещё жив, и возмещение полагалось бы скорее всего ему.

19. РАССКАЖИ МНЕ...

— Росскажи мне о братьях и сёстрах моего отца...
— Расскажи мне о моём дедушке и бабушке...
— Расскажи мне...
Разговор обещал быть длинным, и я предложил Анне пойти к моей сестре Луизе, которая жила рядом с «Целинником».
— Не улизнуть ли нам через чёрный ход? Перед главным входом толпа молодых людей ждёт твоих автографов.
— Значит, попишем. Я не могу так просто уйти от них. Они — мои слушатели, моя публика, мои поклонники.
Неизвестная Анна Герман... И она писала. Нередко она клала книгу на спину следующего в очереди ожидающих, и так, шаг за шагом, мы приближались к дому, в котором жила Луиза. При этом мне казалось, что Анна идёт по бордюру из камня — настолько она возвышалась над своими почитателями.
Встреча Анны с Луизой была сердечной, и снова текли слёзы. Слишком долго мы искали её.
Луиза пригласила фотокорреспондента газеты «Фройндшафт» Давида Нойвирта, который сделал ряд прекрасных фотографий, на которых Анна естественна, без грима и позирования. Эти фотографии позже пользовались большим спросом у целиноградских поклонников Анны Герман.
Луиза приготовила скромный ужин с бутылкой хорошего вина, но Анна почти ни к чему не притронулась. Она будто оправдывалась:
— Я не пью вина не из ложного пуританства, а потому что оно возбуждает аппетит. А его-то мне приходится постоянно держать в узде. Представьте себе, в какую бомбу я бы могла превратиться, отпусти я эту узду. Daut jeit oba nich (но это не пойдёт, — пляттдойч. — А.Г.) Может, у тебя найдётся молоко? Я не стесняюсь просить молока даже на торжественных приёмах. Это звучит странно, но я себе могу позволить это удовольствие.
Анна была в великолепном настроении и много шутила. Я сказал, что после её гастролей в Целинограде Луиза и я потеряем свои имена и будем не Луизой и Артуром Герман, а только тётей и дядей Анны Герман.
После её возврашения в Варшаву мы переписывались с её матерью Ирмой, которая нас навестила через год в Целинограде. Луиза их обеих посетила в Варшаве, когда Анна ожидала своего будущего ребёнка, Збышека. В одном из своих писем я попросил Анну включить в свой репертуар «Аве, Мария» Баха-Гуно. Она это произведение пела уже и раньше, и теперь блестяще выполнила мою просьбу.
Неизвестная Анна Герман... Будучи на очередных гастролях в Москве, Анна записала „Ave, Maria“ на студии и отправила песню в подарок Папе Римскому. Иоанн Павел II любил песни Анны. Факт их личной дружбы почти никому не был известен, а Анна по присущей ей скромности её не афишировала.
После гастролей Анны в Целинограде газета «Фройндшафт» опубликовала мою статью:

20. САМОБЫТНЫЙ ТАЛАНТ

(К гастролям Анны Герман в СССР)
Тысячи почитателей таланта польской певицы Анны Герман на этих днях имели редкую возможность присутствовать на её концертах.
Москва и Рим, Торонто и Нью-Йорк, Неаполь и Париж, Ленинград и Чикаго, названия других городов мира можно прочитать на чемодане Анны. Теперь на нём появилась новая наклейка с именем Целинограда.
— Я счастлива быть гостем вашего прекрасного зелёного Целинограда! Мы вам всем привезли сердечный привет из Варшавы! — сказала знаменитая певица в своём обращении к слушателям на хорошем русском языке. Её сердечность и непосредственность сразу же завоевали симпатии зала...
Неизвестная Анна Герман... Вокальное мастерство Анны Герман, как и её жизненный путь, хорошо известны поклонникам певицы в нашей стране. Однако всегда оставалось загадкой, как девушка, выросшая в скромной семье, без профессионального образования смогла достичь таких вершин в музыкальном искусстве. Сама Анна решает эту загадку очень просто:
— Музыкальную одарённость я унаследовала от моих родителей.
Её отец, Ойген Герман, вырос в музыкальной семье, в которой пел семейный хор и все празднества отмечались пением. Он играл на гитаре, фисгармонии, скрипке, а впоследствии и на фортепиано. В девятнадцать лет он создал неплохой хор в молельном доме, сам изучил нотную грамоту.
К сожалению, маленькая Анна его потеряла слишком рано. Его не стало, когда Анне не было ещё и двух...
Неизвестная Анна Герман... На геологическом факультете университета во Вроцлаве в Польше, где родился её отец, она участвовала в художественной самодеятельности и вскоре стала известной в стране. Вскоре пришла и мировая слава, ибо её музыкальная одарённость, очарование её голоса были незаурядным явлением.
Маршрут Анны из Целинограда пролегает в Алма-Ату и другие города страны. Мы убеждены, что эта гастрольная поездка ей принесёт новых друзей, успех и много цветов.
Под этим текстом было напечатано факсимиле Анны:
«Читателям «Фройндшафт» с сердечным приветом из Варшавы, Анна Герман!».

Как я и предсказывал в своей шутке, после гастролей Анны в Целинограде Луиза и я стали известны в городе как тётя и дядя Анны Герман. Слава Анны была уже велика — а это было в конце 70-х годов, то есть после возвращения Анны на эстраду — и она всё чаще появлялась на телевидении. Пожалуй, не было человека в Союзе, который бы её не знал.
Через год Ирма навестила нас в Целинограде. Муж Луизы незадолго до этого умер, и Ирма остановилась у неё. Она познакомилась с городом и тщательно готовилась к посещению местного театра. После Варшавы этот областной театр ей показался уж очень провинциальным, но на один или два спектакля она всё же сходила — в свои шестьдесят пять она всё ещё интересовалась литературой, музыкой и театром.
Неизвестная Анна Герман... Неожиданно у неё разболелся зуб, и надо было идти к зубному врачу. Когда Луиза её привела в коридор, где на стульях и скамейках сидели ожидающие, Ирма решила идти домой — такой очереди она давно не видела. Надо было что-то предпринять, и Луиза пошла к главврачу...
И вот Ирма уже сидит в кресле, и мать Анны Герман обслуживают самым внимательным образом.
Но ни о гастролях Анны Герман в Целинограде, ни о родственниках с отцовской стороны, которых она нашла в этом городе, не было речи ни в одном из последующих интервью Ирмы. Также и фотографии, которые сделал Давид Нойвирт и которые были и у неё, никогда не упоминались и не публиковались. Мы, ближайшие родственники отца Анны, отодвигались в сторону, так как могли нарушить основы созданной защитительной легенды...
Я подарил Ирме набор из пяти долгоиграющих пластинок с русскими народными песнями, романсами и оперными ариями в исполнении Шаляпина, которые Анна впоследствии неоднократно слушала. На этих пластинках была и песня «Из-за острова на стрежень», которую она позже стала петь сама.

В 1980 году я ушёл на пенсию, и мы с семьёй вернулись в Караганду, где жили раньше. Однажды я получил от Ирмы письмо, которое она отправила из Бреста, где гостила у подруги. Она писала, что экономическое положение в Польше драматически обострилось и что у них — я предположил, что и у Анны — материальные трудности. Анна уже болела и не могла много зарабатывать. Мы с женой собрали продовольственную посылку и побежали на почту, чтобы поскорее отправить её. Там нам дали длинный список запрещённых к вывозу товаров. В списке значились шоколад, конфеты, мясные продукты, то есть как раз самые ценные и питательные. Нам пришлось вынимать из фанерного ящичка один продукт за другим и слушать грубые замечания почтовых работников, которые, очевидно, привыкли рассматривать каждого, кто имеет дело с заграницей, как потенциального врага.
Неизвестная Анна Герман... В конце концов в ящике остались какие-то крупы и вермишель — позорище. Тогда мы попросили служащую разрешить хоть несколько конфет «Мишка на Севере» Карагандинской кондитерской фабрики — для маленького Збышека, что нам и было дозволено. Во время всей этой процедуры мы ни словом не обмолвились об Анне Герман — нам было неприятно упоминать её имя в связи с этой посылкой, да нам бы и не поверили. Затем последовало ещё несколько не очень любезных замечаний по поводу написания адреса за границу, и мы пошли домой.
Поздно ночью — было уже после двенадцати — зазвонил телефон. Это был звонок с почты. Очевидно, ночью ещё раз тшательно «проверяли» посылки, особенно те, что шли за границу.
— Пожалуйста, извините, что поздно так, — услышал я в трубке ангельский голосок. — Чё же вы не сказали, что посылка для матери Анны Герман? Мы все её так любим — я имею в виду Анну! Мы только щас вспомнили, как мать-то зовут. Пожалуйста, приходите, ложьте всё обратно в посылку, мы её тут же оформим...Так вы и вправду её дядя, как мы давеча слышали?.. И кого только нету тут в этой Караганде!
— Спасибо, отправьте всё как есть.
Позже Ирма писала, что посылку она получила, поблагодарила нас и заметила вскольз, что понятие «трудности» в Польше имеет несколько иное содержание, чем в Советском Союзе.
...Телеграмму от Ирмы мы получили в пятницу, похороны должны были состояться в начале следующей недели. Весть о смерти Анны распространилась быстро — через работников телеграфа — и я получил несколько звонков соболезнования. Ещё долго друзья мне звонили, чтобы я переключил телевизор на программу, по которой в этот момент пела Анна.
Неизвестная Анна Герман... Но на похороны ни я, ни Луиза не смогли поехать — так быстро наши «органы» выдать визы были не в состоянии...

21. ЧТО ТАКОЕ КРАСИВЫЙ ГОЛОС?

Збигнев Тухольский, муж Анны, для которого её смерть осталась незаживающей раной и который больше так и не женился, вспоминает их знакомство:
— Я поплавал, а потом мы сидели на берегу и разговаривали. Когда прощались, Аня меня пригласила на свой концерт. Я с удовольствием пошёл, и это был шок: просто не ожидал услышать голос такой потрясающей красоты.
Словами невозможно описать изумительный тембр, чарующую мягкость, поэзию её голоса, чистые интонации. Всё это проявилось уже в «Танцующих Эвридиках» — песне, которая сделала Анну знаменитой. И, конечно же, именно лирические песни были вершиной репертуара Анны. Немногие шлягеры в её программе были скорей данью моде.
В своей статье «Анне Герман» («Звезда», № 3, 1984) Анастасия Цветаева, выдающийся мастер слова, пытается сделать невозможное: описать словами, как Анна поёт:
«Закрыв глаза, я вслушиваюсь в своеобразие интонаций, в тихое тонкое скольжение от низкого тона — в высокий, в грацию и печаль этого голосового полёта, перелёта через глубины и тишину, glissando через эту игру ей одной свойственных звуков, лёгких и длинных, ускользающих, догоняющих, встречающихся в теснотах смычка и широком разливе рояля, выныривающих из-под объятий аккомпаниатора и вновь овладевающих темой...
Но всё это можно понять, осязать, лишь слушая Анну».
Неизвестная Анна Герман... Питательная почва, из которой талант Анны черпал свои силы и развивался, — интернациональна. С малых лет национальная ограниченность как в искусстве, так и в повседневной жизни, была ей чужда. Простота и гармоничная ясность немецкой народной песни, широчайшая амплитуда душевных переживаний в русской песне, гармоническое своеобразие восточной (узбекской) музыки с её едва заметными для европейского уха колебаниями основного тона, эмоциональная живость польской народной песни — всё это Анна слышала в детские и юношеские годы, и всё это позже создало тот уникальный сплав, который во многих странах был известен как манера пения Анны Герман.
Имеет ли при этом решающее значение, какая кровь текла в жилах Анны? Однако в той самой статье Анастасия Цветаева вновь и вновь возвращается к «польской» национальности Анны. Для неё это, кажется, потому так важно, что в её собственных венах — и она это точно вычислила — течёт одна четверть польской и лишь одна восьмая «германской» крови:
«В несравненном цвете природы, повелительном, пленительном, польской нации, польской панны — только Гоголя перо бы могло её описать...
... не рассказывал — точно не было что рассказать о пении на её родном языке (из контекста следует, что это — польский язык. — А. Г.)...
Как коротки польские песенки!.. Но их щебет перепорхнул в голос Анны — это же её родной, её детства язык!»
...Анастасия Цветаева, на семь восьмых славянка, горда этим, называя свои немецкие корни «германскими». Но германскими могут быть и шведские, и голландские, и датские. Немецкие же — это ведь «фашистские», и можно ли обвинять Анастасию Цветаеву в том, что она избегала применять это слово по отношению к себе самой?
Марина Цветаева, знаменитая сестра Анастасии, в 1939 году писала:
«...Я прощаюсь с тобой, моя Германия, с моим любимым языком, с моей любимой страной», — причём последних два слова она написала по-немецки: «Lieblingssprachе» и «Lieblingsland».
А ведь тогда, в 1939, произошло разделение Польши между Германией и СССР и началась Вторая мировая война. В такое время признаться в любви к Германии было небезопасно, несмотря на все пакты о ненападении, хотя Марина Цветаева свою любовь и адресовала к немецкой культуре и литературе, а не к политическим условиям в стране.
Неизвестная Анна Герман... При своём гуманистическом воспитании, образовании и своей, в лучшем смысле слова, космополитической культуре Анастасия не могла быть не только германо-, но и каким-либо другим фобом. Однако после возвращения на родину Марины произошло очень многое, и взгляды Анастасии могли измениться, особенно после войны.
Тут речь не о том, любила или не любила Анастасия Цветаева немцев, а о том, какая атмосфера царила в стране. Всё ещё потоком шли военные фильмы со зверствами немцев; всё ещё не был забыт призыв Ильи Эренбурга «убей немца!» (не фашиста, не гитлеровца — немца!) — что же ещё нужно, чтобы атмосфера ненависти в стране продолжала жить? Та же атмосфера, которая десятилетиями раньше заставила Максима Горького, этого великого гуманиста, изречь: «Если враг не сдаётся, его уничтожают», а Алексея Толстого — сравнить стиль своего великого однофамильца Льва Толстого со стилем Сталина в пользу последнего!
Правда, во времена Анны Герман как будто уже не расстреливали, а «лишь» сажали в «психушки», и не один интеллигент в них побывал...
Кстати, редактор газеты «Фройндшафт», Алексей Дебольский, из моей статьи об Анне Герман, которую я подготовил после её выступления в Целинограде для газеты, вычеркнул фразу о том, что отец Анны был моим братом: Дебольский должен был соблюдать установленные жесткие рамки для газеты, тем более немецкой, а скорее всего цензура напомнила ему о них...
Могла ли не учитывать «нюансы» Анастасия Цветаева, сама прошедшая и тюрьму, и лагерь, и ссылку (она была сослана в г. Петропавловск в Казахстане).
В письме от 7 ноября 2003 года Лия Спадони, близкая подруга Анны, писала мне о ней:
«Две Ахиллесовы пяты терзали её — рост и — о ужас! — её происхождение».
Лия знала, что Анна «не отсюда».
Я уверен, что не одна Лия Спадони была такой прозорливой. И Анна Качалина, также подруга Анны и редактор всех её грампластинок, издававшихся фирмой «Мелодия», в телефонной беседе со мной в конце 2003 года призналась, что ей было известно происхождение Анны. Но она его тщательно скрывала — веление времени и атмосферы в стране...
Неизвестная Анна Герман... Своими восторженными статьями об Анне Анастасия Цветаева, эта добрая и много испытавшая женщина, её просто (и талантливо!) оберегала, подчёркивая и повторяя миф о её польском происхождении.
Благодаря усилиям средств массовой информации легенда о «славянских» (читай: польских) корнях Анны получила широкое распространение. На конверте польской пластинки фирмы Polskie Nagrania «Танцующие Эвридики» даётся краткая характеристика Анны на английском языке, в которой мы можем прочитать:
«Наряду с необычным своеобразием её голоса очевидно, что эта высокая голубоглазая девушка славянской внешности чрезвычайно музыкальна».
Как будто немка, российская немка, не может быть голубоглазой, высокой и иметь красивый голос!
В советские времена, особенно во время и после войны, было престижно ссылаться на славянское происхождение. К счастью, это время прошло, и сегодня и мы можем гордиться тем, что Анна была российской немкой. Хорошо, что она смогла найти в Польше вторую родину, усвоить польскую культуру и язык, сойти за свою благодаря «польскому происхождению» отца да ещё и облагороженности фиктивным польским отчимом — в России для талантов с немецкой фамилией климат ещё долго был не тот — никакие отчимы не помогут...
Анна Герман известна как польская певица и как «посол русской и советской песни». Она пела и песни других народов, с не меньшим проникновением в их национальный характер. Речь не о том, что она без акцента пела на полдюжине языков — язык лишь внешняя форма песни. Гораздо важнее умение перенестись в менталитет, в мир чувств другого народа, органически усвоить необъяснимое и неподражаемое, иногда так трудно уловимое, своеобразие интонаций.
Анна выросла в музыкальной семье. Мать ее много работала, но находила время для своего ребёнка. Она знала и пела много немецких и русских народных песен. С большой любовью Анна вспоминает свою бабушку, которая спела внучке не одну колыбельную и, в сущности, воспитала её. Отец из жизни Анны исчез слишком рано, чтобы она могла помнить его голос. Дома часто и охотно пели, и Анна — не первая из талантов, кто вырос в атмосфере домашнего музицирования и пения. Это та базисная школа, которая в душе человека оставляет глубокие следы на всю жизнь. Школа эта тем важнее, что музыкальные технические средства всё шире применяются в повседневной жизни, заменяя и подавляя активное самомузицирование.
Музыкальное ухо, как правило, легче воспринимает и звуки чужих языков, контролирует правильность произношения. Уже школьницей в Узбекистане десятилетняя девочка довольно хорошо говорила по-немецки, по-русски, по-узбекски и на нижнегерманском диалекте, который настолько отличается от литературного немецкого языка, что может считаться самостоятельным языком. Позже, после переезда в Польшу, добавились польский, английский и итальянский языки. После катастрофы в Италии, когда у Анны в теле буквально не было целой косточки, она воспользовалась этой трагической возможностью — пребыванием в клинике — чтобы усовершенствовать свои познания в итальянском языке. Вот уж поистине целеустремлённость: в то время, когда врачи сомневались в исходе лечения, она изучала очередной язык.
...Я листаю свою записную книжку. Многое, что Анна тогда рассказывала, я записал позже, так как в те короткие совместные часы в 1974 для этого не было времени. Она вспоминала:
«На первом курсе во Вроцлаве моя подруга Богуся выходила замуж. По польскому обычаю я, её подруга, должна была петь на её свадьбе. Это и было моим «боевым крещением» — моим первым публичным концертом. Этим всё и началось. Каких хвалебных слов мне тогда только ни наговорили, чего только мне ни напророчили — не хочу вспоминать, однако многое осуществилось: я стала певицей.
Годы прошли, я защитила свой диплом — я изучала геологию — и одновременно сдавала экзамен как эстрадная певица. В моём паспорте появилась однозначная запись: профессия — певица.
Неизвестная Анна Герман... Больше всего люблю петь лирические песни, и мне нравится, когда в оркестре звучат скрипки, хотя это обычно эстрадные оркестры, которые меня сопровождают во время поездок. Возможно, что эту любовь к скрипке я унаследовала от отца...»
Итак, лирические песни или эстрадные шлягеры, в которых человеческие чувства чаще лишь называются, а не выражаются? Конечно же, лирическая песня была ей больше по душе: в ней она могла полностью развернуть свой природный дар — свой голос, и говорить со слушателем от сердца к сердцу. Но не становится ли лирическая песня, мир чувств, анахронизмом в век ускоренных ритмов в искусстве и в жизни? Таких теорий ведь хоть отбавляй!
Это сомнение некоторое время сказывается на репертуаре Анны. Однако после известного концерта «Две Анны» певица принимает решение в пользу лирической песни. К этому она пришла благодаря мнению огромного большинства слушателей.
Российский слушатель ценил, и сегодня ещё ценит, Анну Герман больше, как исполнительницу русских песен: они ему ближе и понятнее. Не примечательно ли, что Анна, выросшая и как певица, сложившаяся в другой стране, поёт русские песни так, будто никогда и не покидала свою первую родину, Советский Союз? Она вспоминает:
«В Варшаве я познакомилась с Валентином Лебедевым, корреспондентом московского телевидения. Он был бывшим военным лётчиком и крайне интересным человеком. Однажды он мне показал стихи Риммы Казаковой. Одно стихотворение, о молодых парнях (о «тех парнях»!), которые только-только начали жить и не вернулись с войны, меня взволновало особенно. Я сочинила мелодию к нему и пела эту песню для советских слушателей. Мои личные переживания (ведь её отец тоже погиб молодым. — А. Г.) позволяли наполнить её настоящим чувством боли о потере».
В этой связи я вспоминаю свою поездку в ГДР в 1985 году по приглашению моего друга Хайно Бекка, который с женой был у нас в Караганде в гостях. Как это было почти законом для приезжих в ГДР, меня повезли в Бухенвальд, где гид подробно рассказывал о зверствах нацистов. Случайно там присутствовала и группа советских солдат из состава оккупационных войск, которые, услышав, как я перевожу рассказ гида своей 11-летней дочери, попросили меня переводить и для них. Я это и стал делать, но у меня перед глазами при этом всё время были зверства и преступления сотрудников НКВД в советских тюрьмах и лагерях, которые мне самому пришлось пережить. И мой перевод становился таким эмоциональным и убедительным (на одном месте мне перехватило голос), что один из солдат меня спросил, не был ли я сам узником такого концлагеря.
— Был, только в другом месте, — пришлось ответить мне.
Неизвестная Анна Герман... Это было в самом начале гласности, и уточнять, в каком, было ещё нельзя. Точно так же могла чувствовать и Анна, исполняя песню о «тех парнях».

О скромности Анны много сказано и написано. Скромность и воздержание во всём, в том числе в одежде и за столом. Кто-то из её начальства говорил ей, что она перед публикой ведёт себя слишком скромно, что это не к лицу современной эстрадной артистке.
Именно эта её черта — её скромность, является результатом её немецкого, точнее, меннонитского воспитания, и ни в коем случае не польского, католического. Как Анна сама неоднократно подчёркивала, она воспитывалась бабушкой, глубоко верующей женщиной, что наложило отпечаток на её характер на всю жизнь.
Правда, бабушка Анна Мартенс (Фризен) была не меннониткой, а адвентисткой седьмого дня. Однако нужно иметь в виду, что адвентизм возник в Америке в тридцатые года XIX века, а в Россию пришёл в 80-ые годы того же века. Поэтому вполне вероятно, что Анна Мартенс-Фризен, бывшая меннонитка, была адвентисткой лишь в первом или втором поколении, а меннонитские морально-этические принципы и правила, приобретённые за предыдущие столетия, продолжали жить. Тем более, что адвентизм, также евангельское вероучение, от меннонитского мало чем отличается, особенно в части обычаев и правил поведения.
Неизвестная Анна Герман... Меннониты в своей повседневной жизни почти аскетичны. Они не употребляют ни вино, ни табак, танцы запрещены, как и светская служебная карьера. Скромность и воздержание во всём. Девушки, словно по русскому Домострою, готовятся исключительно к семейной жизни. Они учатся шить, чинить одежду, вязать, штопать, готовить пищу, элементарным навыкам ухода за больными, — то есть всему, что необходимо в семье.
Сама Анна пишет с явным оттенком самоиронии:
«Я не большая охотница до так называемых «крепких» словечек. Это явный просчёт в моём воспитании. Моя бабушка повинна в том, что я не умею (и, что ещё хуже — не люблю) пить, курить и употреблять сильные выражения».
Именно по причине этой скромности, я бы сказал, робости Анна вступила на стезю певицы так поздно, почти в тридцать лет. Она стеснялась появляться перед публикой, она стеснялась и своего высокого роста и... своего голоса, который всё и всех отодвигал в тень и выделял её среди других людей. Со временем она преодолела некоторые из этих комплексов, действовавших как тормозные колодки для её таланта, но скромность, которую в ней так любили, осталась.
Ей не требовалось стимулирующих напитков. Сама музыка, песня были одновременно и целью, и средством её вдохновения. По-женски мягкая, домашняя, добрая и кроткая — такой она осталась в моей памяти. Но какая душевная, моральная сила скрывалась за этой кажущейся мягкостью! Физическое возрождение после катастрофы в Италии, возвращение на эстраду, рождение сына, связанное с хирургическим вмешательством, соединение обязанностей артистки, супруги, матери и дочери, страдания от недуга, который мучил Анну последние месяцы её жизни... Ни стонов, ни жалоб. Она всё ещё надеялась, что сможет вернуться на эстраду, хотя и знала страшный диагноз. Она была самой Надеждой, которая пела одноимённую песню как никто другой, песню, которую миллионы любителей музыки могли представить себе только в её исполнении.
«...И кажется, что ты эту мелодию слышал давно, всегда, с детства, где-то она звучала в соседней комнате рядом с той, где ты засыпал, — где родился...» (А. Цветаева).
Неизвестная Анна Герман... И если кто другой её поёт, невольно сравниваешь с Анной. И всё ещё не верится, что она никогда нам больше её не споёт.
Нет смысла перечислять все песни, которые она пела — они хорошо известны. Но нам, выросшим в России, ближе и понятнее именно ее русские песни. Она пела русские романсы («Гори, гори, моя звезда», «Выхожу один я на дорогу»), песни современных ей композиторов (Блантера, Птичкина, Пахмутовой, Бояджиева) и русские народные песни. Большинство советских композиторов, которые писали для неё, в высшей степени талантливые художники, которые в своём творчестве к созданию песни относились так же серьёзно, как и к произведениям больших форм. И текстами для их песен служили не бессодержательные вирши, состоящие из многократно повторяемых пустых фраз, как это нередко встречается сегодня в музыкальном бизнесе, а поэтические произведения выдающихся лириков, как Рождественский, Исаковский, Дементьев, не говоря уже о классиках. Нередко такие песни становились особенно известными и любимыми благодаря их исполнению Анной Герман («Надежда», музыка Пахмутовой на стихи Добронравова, «Эхо любви», музыка Птичкина на слова Рождественского).
Что касается русских народных песен, то я хотел бы назвать только одну, которая, по моему мнению, характерна для творческого подхода Анны к интерпретации песни. Это — русская народная песня о казацком атамане и бунтаре Стеньке Разине, которая обычно исполняется мужчинами. Шаляпин её окончательно отшлифовал, и если кто-нибудь эту песню поёт после него — а её поют — он невольно подпадает под влияние образа, созданного великим певцом.
Неизвестная Анна Герман... В советское время многое идеализировалось из того, что было грубого, жестокого, бесчеловечного в русской истории — Иван Грозный, Емельян Пугачёв, Степан Разин, сообщники которого сбросили с колокольни губернатора Астрахани. Ведь эти и другие бунтовщики творили свои жестокости в царское время, и царская власть боролась с ними, а значит, они воспринимались как предтечи Великой Октябрьской революции с её миллионами расстрелянных, замученных и целыми баржами потопленных.
В своей трактовке песни Анна полемизирует — возможно, подсознательно, на основе своего врождённого человеколюбия — с великим Шаляпиным, который создал привычный образ главаря разбойников, ставший эталоном для последующих поколений исполнителей.
«... Каждый раз при этой песне становилось горько, одиноко, оскорбительно, меня заливали тоска и негодование до самых краёв сердца. Я слушала... весёлые молодые мужские голоса, певшие так беспечно, так юно, так пошло-юно, ... и мне мнилось, что они сами таковы, все, до единого — беспечны, грубы, поверхностны, через край налиты своим мужским правом, гордостью, спесью, каждый из них бросит в воду «княжну», как только «друзья» станут на его дороге с насмешкой...» (А. Цветаева, «Amor»)
Разумеется, что Анна не хотела и не могла ни подражать Шаляпину, ни тем более вступать с ним в состязание. Она избрала другой путь. Если Шаляпин поёт дикого, необузданного и жестокого атамана, то Анна поёт персидскую княжну — добычу Разина во время одного из его грабительских набегов: она испытывает ужас и смертельный страх несчастной жертвы. Даже исчезнув в тёмных волнах Волги, её голос будто продолжает звучать — в голосе Анны. В оркестре звучат, стонут скрипки, создавая осязаемую картину происходящего. (Кстати, оркестровую партитуру Анна сделала сама).
Одна из лучших песен, исполненных Анной, это — я убеждён — «Эхо любви». Она пела её в начале фильма «Судьба» режиссёра Евгения Матвеева. И если поток зрителей к этому фильму не иссякает, то в этом, несомненно, заслуга и певицы. Евгений Матвеев, народный артист СССР, во время телевизионной передачи, посвящённой Анне Герман, воздал певице должное. Его слова я привожу без сокращений:
«Голос Ани меня преследовал даже во сне. Я хотел, чтобы в моём фильме пела Герман. Убедил Птичкина и Рождественского сочинить песню специально для нее. Послали телеграмму в Варшаву, особо не надеясь получить ответ. Но он пришёл мгновенно: «Пришлите ноты». А потом раздался её звонок: «Не спеть это невозможно». Аня прилетела в Москву, в студии стали записывать. Все знали, что в тот день Герман пела с температурой 39,7. И произошло невероятное. Как только Герман спела первую фразу, высокопрофессиональный оркестр вдруг заиграл вразнобой. Дирижёр Васильев в полной растерянности. Начали второй раз. Аня доходит до припева и — та же история. Оказалось, никто играть не может, женщины — скрипачки, виолончелистки — плачут. Герман пела так, будто прощалась с жизнью. Я наблюдал за этой сценой из-за стекла — и у меня текли слёзы. У меня и сейчас комок в горле. Голос Герман — это за гранью нормального, божественный, её ни с кем нельзя сравнить. А песню мы записали за один день, и Аня сразу же улетела домой. Так что общаться с певицей не удалось: мы её не доставали, а я вообще смотрел на эту женщину, как на икону!».

Неизвестная Анна Герман... Что такое красивый голос? Это, как говорится, дело вкуса. Но вроде ещё Чернышевский сказал, что для красоты есть лишь один критерий: прекрасной может быть только правда.
Анна Герман нам не преподносила надуманных чувств. Её голос и она сама были самой чистой и высокой художественной и человеческой правдой, и потому её творчество прекрасно.

22. ВСПОМИНАЕТ ВИЛЛИ ГЕРМАН, ДЯДЯ АННЫ

«В середине 70-х я получил от сестры, жившей в Сибири, странное сообщение:
— По телевидению и радио мы в последнее время слышим певицу Анну Герман. Не дочь ли это Ойгена?
Наш брат Ойген, одаренный красивым голосом, в 1934 году пропал без вести. В то время я жил уже здесь, в Германии, и получил от него ещё несколько писем, последние весточки. Он тоже намеревался бежать из СССР, но считал путь через Среднюю Азию и Иран более благоприятным.
— На это мне нужен год, — писал он.
Неизвестная Анна Герман... Эту затею я сразу ему отсоветовал. Советские границы стали непроходимы и на её восточных участках. Но моё письмо уже не дошло до него, и его след потерялся. Семья считала его погибшим.
Чтобы раскрыть тайну вокруг Анны Герман, я стал предпринимать всё возможное. Я узнал, что она с матерью вроде живёт в Варшаве. Польские друзья мне привезли пластинки с записями её песен на английском, русском и польском языках. Но о её месте жительства они ничего не смогли узнать. Свой адрес она держала в тайне. Русским друзьям её имя было известно, они также знали, что московская фирма «Мелодия» уже издала кое-что из её песен.
Затем, в 1975, от сестры Луизы, которая работала в редакции немецкой газеты «Фройндшафт» в Целинограде, пришло письмо, которое сняло покров тайны с Анны Герман.
— Она, — писала Луиза, — действительно дочь Ойгена.
Анна в Целинограде была на гастролях, и мой брат Артур, корреспондент «Фройндшафт», пошёл к ней и был допущен.
— Вам эта фотография о чём-нибудь говорит? — спосил он, положив перед нею фотографию Ойгена.
— Это же мой отец! — воскликнула она невольно. — Где он?
На это Артур не смог ответить, но связь была установлена. Анна провела вечер с Артуром и Луизой и сообщила своей матери:
— Наконец я нашла своих родственников.
В том же году я поехал в Варшаву и навестил Анну и её мать. Тайна, сорок лет скрывавшая судьбу Ойгена, наконец развеялась.
С намерением бежать из страны он направился в Ургенч недалеко от иранской границы. Там он сначала устроился бухгалтером на хлебозаводе. Он познакомился с молодой учительницей Ирмой Зименс, которая была переведена с Северного Кавказа в Ургенч и там осталась.
Анна родилась 14 февраля 1936 года и воспитывалась её бабушкой, сильной духом и глубоко верующей женщиной.
Неизвестная Анна Герман... Через полтора года, 26 сентября 1937, Ойген был арестован и навсегда исчез из жизни Анны. После окончания войны она с матерью переехала в Бреслау (Вроцлав), теперь польский город. Она окончила гимназию, потом университет с дипломом магистра геологии и со временем овладела семью языками.
Уже в университете она начала петь, сначала в студенческих кружках, затем в польских городах Ополе, Сопоте, Кракове, Варшаве и всё чаще в восточном и западном зарубежье. Она имела уже многочисленные награды, когда ей в Остенде в 1965 был преподнесён Лавровый венок международного фестиваля. Последовали выступления в Англии, США, Западном Берлине, Висбадене, несколько раз в СССР, в Париже, Италии, Швейцарии, Австралии. Среди наград, которые она мне позже показывала, находился диплом «Самой популярной варшавянки», Золотой Крест Заслуги и грамота Министерства культуры и искусства.
В 1967 она на три года поехала в Италию для дальнейшего музыкального образования. Там ей должны были вручить «Оскара симпатии», но ночная автомобильная поездка из-за переутомления водителя окончилась тяжёлой катастрофой. Ранним утром шофёр проходившего грузовика увидел потерпевший аварию автомобиль и отвёз потерявшего сознание водителя в ближайшую больницу.
— А где Анна Герман? — спросил он, придя в себя.
— Что значит Анна Герман?
— Она же была со мной!
Неизвестная Анна Герман... Санитарная машина срочно выехала на место происшествия и там, через четыре часа после аварии, нашли Анну без сознания, выброшенную в кустарник.
— С многочисленными костными переломами, от пят до ушей в гипсе, — писала она позже.
Анна долгие месяцы лежала в больницах и санаториях. И прошло четыре года, прежде чем она в 1971 снова смогла выйти на эстраду. Пресса сообщала, что её выступление во Дворце культуры в Варшаве превратилось в мощную манифестацию симпатии к этой талантливой и мужественной женщине.
По многочисленным приглашениям Анна возобновила свои гастрольные поездки как по стране, так и за рубежом. Но заметны были перемены в ее репертураре: если раньше она пела песни о природе и любви, то теперь публика услышала нечто, относившееся к более глубокому смыслу жизни.
В январе 1975 года я навестил Анну в Варшаве. Передо мной стояла высокая стройная женщина с золотистыми волосами и красивым лицом. Я искал и находил в ней сходство с её отцом: его глаза, его полный, склонный к улыбке, рот, необыкновенно сильный голос. Будто всё лучшее он дал своей дочери в наследство. Для неё я сразу стал дядей Вилли, и я тоже почувствовал себя одаренным. Среди многочисленных фотографий, которые она мне показывала, я увидел своего брата вместе с его женой Ирмой, с маленькой дочкой на руках, почти счастливым. Пройдёт немного времени и его, гонимого, выследят.
Я жил у её матери в комнатке недавно умершей бабушки. Среди книг бабушки мне бросилась в глаза старая немецкая Библия, по которой видно было, что она часто читалась.
Ирма, мать Анны, много говорила об Ойгене. Даже через сорок лет она всё ещё надеялась на то, что он жив. Какой-то мрачный сотрудник НКВД тогда, после исчезновения Ойгена, немногословно сообщил ей, что Евгений Герман был осуждён на 10 лет лагерей. Ирма собиралась разыскать его. Она не знала того, что позже нам сообщили официально: что Ойген был арестован 26 сентября 1937 года, приговорён к смертной казни и расстрелян 11 октября 1938 года.
Наша мать ещё до него прошла этот путь. Как жена проповедника, она была арестована за так называемую антисоветскую агитацию и расстреляна 23 апреля 1938 года.
Но вернёмся к Анне. Мы разговаривали с ней на литературном немецком и на пляттдойч. Так же легко она переходила на польский и русский. К тому времени она была замужем и со своим мужем, Збигневым Тухольским, жила на 4 этаже жилого блока на окраине города.
— Анна так мечтает о собственном тихом доме, где бы могла спокойно работать, — сказал Збигнев.
И ей удалось осуществить свою мечту. Концерты в США, где, особенно в Чикаго, существует большая польская колония, принесли ей средства, на которые она смогла построить небольшой дом в Варшаве.
Неизвестная Анна Герман... Однако время, отведённое ей, близилось к концу. В 1981, из её концертной поездки по Монголии, её муж получил телеграмму:
— Увези меня домой, я больна.
Мне она позже писала:
— У меня рак».

Анна Герман — яркая звезда. В эти последние недели перед ней открылись врата веры. Бабушкина зачитанная Библия теперь лежала на её столике.
«Она много молится и так счастлива, — писала её мать. — Она сочинила мелодию к «Отче наш», и когда самочувствие ей позволяет, она садится за фортепиано и поёт. Если бы я могла разделить её веру!»
Одна русская журналистка в своём некрологе писала:
«Пение Анны Герман после почти смертельной аварии стало глубже и серьёзнее. Я уверена, что все, кто побывал на её концертах, в эти вечера становились лучше и отвращались от всего тёмного и смутного.
Неизвестная Анна Герман... 27 декабря, — пишет она, — Анна вышла на огромную сцену театра имени Горького — строгая, торжественная, в чёрном с золотом платье, и без музыкального сопровождения спела «Ave, Maria» Шуберта. Зал вздрогнул от долго не смолкающих оваций. Однако всё, что она нам дала, было лишь частицей того, что унесла с собой».
Анна Герман умерла 25 августа 1982 года сорока шести лет. В тридцать девять она ещё стала матерью. И вот муж с шестилетним сыном и безутешной мамой Анны стоит среди многочисленных друзей у её могилы.
Для нас Анна была дочерью Ойгена, проплывшей по небу звездой, которая, уйдя за горизонт, покоится в руках Бога.
Вильгельм Герман, 5 июля 1996 года)»
Неизвестная Анна Герман... В одном из своих последних писем, когда его положение уже было катастрофическим, Вилли писал — и это звучало как вскрик:
«Я хочу туда, где отец. Не в безымянную массовую могилу советских лагерей у Ледовитого океана, где наш отец 6 мая 1931 года закончил свой жизненный путь, а туда, где Бог вытрет все слёзы, и голоса у хрустального моря будут петь песню жизни и вечной радости».

23. КРАТКАЯ БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Анна Герман родилась 14 февраля 1936 года в Ургенче (Узбекистан), в семье российских немцев Ойгена Германа и Ирмы Бернер. До десяти лет жила в Советском Союзе, а после переезда с семьёй в Польшу — во Вроцлаве, где окончила геологический факультет университета.
Уже в студенческие годы её музыкальность и голос обращали на себя внимание. В 24 года Анна начала выступать в студенческом театре, откуда попала в профессиональные ансамбли. Госэкзамен для артистов эстрады сдала так успешно, что ей была выделена стипендия итальянского правительства для продолжения музыкального образования в Риме.
Карьера молодой эстрадной певицы была стремительной. На фестивалях в Ополе, Ольштыне и Сопоте она получила семь первых премий (1964-65). Огромный успех принесло ей первое турне по СССР: 60 выступлений, быстрая популярность и первая пластинка большим тиражом. После этого — турне в Англию, США, Западный Берлин, снова в Москву и в Париж.
В 1966 Анна с успехом попробовала себя в классической музыке: она записала пластинку с ариями из оперы «Тетида на острове Скирос» Доменико Скарлатти. В польском музыкальном мире это была настоящая сенсация.
Неизвестная Анна Герман... В том же году Анна Герман подписала трёхлетний контракт с итальянской фирмой грамзаписи CDI. В 1967 она была первой польской эстрадной певицей, которая выступила на международном фестивале в Сан-Ремо, затем в концерте «Съезд звёзд всего мира» в Виареджо, где жюри присудило ей награду „Oscar della sympatia 1967“. С Доменико Модуньо она пела в телевизионных программах в Италии и Швейцарии, выступала в Висбадене и на фестивале «Золотой ключ» в Братиславе, записала свою первую итальянскую долгоиграющую пластинку; в Польше дебютировала в кинофильме «Морское приключение». В плане было еще 20 концертов в Италии и большое представление в Виареджо, где ей должны были вручить «Оскар симпатии». Но случилась катастрофа...
Анна Герман победила в трудном поединке со смертью. В годы вынужденного бездействия на эстраде она интенсивно трудилась, написав книгу «Вернись в Сорренто?», ряд песен и совершенствуя свой итальянский.
Через четыре года она вновь вернулась на эстраду. Её сольный концерт во Дворце культуры в Варшаве превратился в манифестацию огромной симпатии к талантливой певице и мужественному человеку. Концерт был повторён на сцене Большого театра в Варшаве и во время третьего турне по СССР.
Только в СССР вышло 8 долгоиграющих и дюжина маленьких пластинок Анны. Турне по СССР состоялись в 1972, 1974, 1975, 1977 и 1978 годах, в некоторые годы — даже по два турне. В 1975 она дала 60 концертов. Она ещё успела побывать в США, во Франции, Англии, ГДР, Монголии и даже Австралии.
Её талант и труд отмечены многими польскими наградами — орденами, дипломами и премиями, в том числе правительственной наградой «Золотой крест заслуги».

24. ПОБЕДНОЕ ТУРНЕ

Неизвестная Анна Герман... «Память о человеке мертвеет, если из него сделать икону. Чтить память — не значит умиляться, рассусоливать давно известное и повторять заученное. Не умеем мы помнить — активно, актуально, живо. Хотя Анна Герман заслуживает именно этого. Ей нужно устроить новую жизнь, а не шикарные поминки. Её нужно вернуть нашему отупевшему слушателю, чтобы он опять научился переживать, сочувствовать... И с этой — практической — точки зрения одна песня Герман способна, по-моему, сделать больше, чем десять благотворительных общественных организаций».
(Андрей Архангельский, «Столичные Новости», №35 2002)
После смерти Анны прошло больше двадцати лет. Но, как и прежде, её песни любимы и несколько раз переиздавались большими тиражами. Почитатели её искусства собирают записи этих песен, копируют их, если их нет в продаже. Непосредственно после её смерти, правда, казалось, что её личность и творчество начинают отходить в тень. И это было связано, возможно, с наступлением «смутного времени» — перестройки и развала не только СССР, но и всего «социалистического лагеря». До Анны ли тут было, когда всё рушилось?

В мартовском номере 2001 года московского ежемесячника «Истина и жизнь. Человек. Духовность. Культура» в рубрике «Память сердца» была опубликована большая статья под заглавием «Ave, Maria, gratia plena».
Автор статьи Александр Медведев из сибирского города Тюмень, большой почитатель и член общества памяти певицы, уже многое сделал, чтобы поддержать память об Анне. Подзаголовок статьи гласит «Судьба и песни Анны Герман». Статья, правда, не лишена обычных неточностей о семье Анны, утвердившихся в СМИ прошлых лет, но тем не менее, она свидетельствует об искренней любви молодого учёного-литератора к певице и её наследию. Александр Медведев пишет:
Неизвестная Анна Герман... «Анна не возвышала себя на эстраде, она христиански преображала её. Она так доверялась всему лучшему в человеке, что не ответить взвимностью, не устремиться душой навстречу этой живой любви, обращённой лично к тебе, было невозможно. Она верила в богоподобие человека, в то, что Бог любит каждого. И воплощала в своём искусстве это христианское понимание драгоценности Личности».

25 мая 2002 года, за три месяца до 20-ой годовщины со дня смерти певицы, в Зелена Гура (Польша), в амфитеатре её имени состоялся всепольский фестиваль исполнителей песен из репертуара Анны Герман «Танцующие Эвридики».
26 августа 2002 года, в годовщину смерти Анны, в концертном зале курорта Тишково под Москвой, состоялся вечер памяти, посвящённый Анне Герман.
Появляются продолжатели исполнительской манеры Анны Герман.
Одна из них — Галина Невара, заслуженная артистка Казахстана, которая в Зелена Гуре пела с большим успехом. Своим голосом, манерой исполнения она очень близка Анне, тем более что она была знакома с ней и несколько раз встречалась с певицей. После смерти Анны она приготовила программу её памяти и постоянно выступает с ней.
Неизвестная Анна Герман... В 2002 году в московском научно-практическом журнале «Библиография» была опубликована первая библиографическая работа, в которой делается попытка собрать воедино материалы (в основном — на русском языке) в советской и постсоветской периодике, книги, дискографию, посвящённые певице сайты в интернете с 1969 по 2001 годы. Основными источниками составления указателя послужили летописи газетных и журнальных статей, каталоги библиотек, сообщения авторов публикаций.
Библиографию «Анна Герман» составил и написал к ней прекрасное предисловие тот же Александр Медведев из Тюмени. Он намеревается в ближайшем будущем издать библиографию в полном объёме.
И нечто уж совсем неожиданное. 29 марта 2003 года в банкетном зале Эверсвинкеля близ Варендорфа в земле Северный Рейн-Вестфалия (Германия) на первом фестивале песен, посвящённом Анне Герман, встретились люди, говорящие на диалекте пляттдойч, раньше жившие в России, Казахстане, Киргизии, даже в Бразилии и Парагвае, но сегодня живущие в разных частях Германии.
Неизвестная Анна Герман... Инициатором и организатором этого своеобразного фестиваля была энергичная Татьяна Класснер, и у неё было много добровольных помощников. Это был первый праздник песни российских немцев-меннонитов (в данном случае имеются в виду носители диалекта, а не вероисповедания; вообще в последнее время слово «меннонит» чаще означает человека, говорящего на нижнегерманском диалекте).
Многие песни Анны были переведены самодеятельными поэтами на плятдойч и на нём исполнены. Это было уникальное явление. В зале присутствовало более 500 поклонников Анны Герман. Среди них много молодых людей, самостоятельных, серьёзных, независимых, на своих автомобилях, приехавших со всех концов Германии, которым уже не нужно ничего опасаться, не нужно ничего скрывать — ни своей веры в Бога, ни своего родного языка.
Организаторы этого праздника Татьяна Класснер и Петер Винс сказали, что это только начало, что за этой первой попыткой последуют другие фестивали.

Анна Герман начала своё второе, посмертное, победное турне, и никто уже не может задержать его.
Родившись в Средней Азии в семье российских немцев, она ребёнком впитала в себя три культуры — немецкую, русскую и восточную — узбекскую. Её становление как личности и художника происходило в Польше. Этот необычный сплав культур произвёл чудо — Анну Герман с её голосом, который и сегодня очаровывает слушателей.

ОБ АВТОРЕ: АРТУР ФРИДРИХОВИЧ ГЕРМАН

Педагог, писатель, журналист, родной брат отца Анны Герман.
Родился в 1920 году на Украине. После окончания немецкой школы в Спате (Крым) изучал германистику в Саратове.
С 1939 по 1946 годы — арест и лагеря, затем спецпоселение в Караганде (Казахстан). После освобождения из лагеря узнал, что половина его большой семьи была уничтожена сталинским режимом.
С 1950 работал учителем в разнах учебных заведениях, заочно изучал славистику в Пединституте Караганды, затем англистику в Институте иностранных языков в Алма-Ате.
С 1974 по 1985 — сотрудник немецкоязычной газеты «Фройндшафт» в Целинограде (Казахстан). Опубликовал ряд рассказов, юморесок, эссе и др.
В 1989 в журнале «Heimatliche Weiten» (Москва) вышла автобиографическая повесть «Порядок», позже вошедшая в трилогию «А родина манила вдали». В 2003 опубликовал повесть о талантливом юноше Рольфе Баллахе «Легенда» в издательстве Бурау (Германия).
Пишет на немецком, ряд своих произведений сам перевёл на русский.
Настоящая книга является первой открытой публикацией о происхождении Анны Герман, о судьбе её отца и о родственниках Анны с отцовской стороны.
Любое использование материала данной книги полностью или частично без разрешения правообладателя (Федеральный журнал «Сенатор») запрещается.

СОДЕРЖАНИЕ

© Немецкий оригинал: Artur Hörmann. Die unbekannte Anna German

* К сожалению, книга была издана в Берлине тиражом всего несколько сотен экзепляров. Так что желающих меценатов и спонсоров просим связаться с нами для переговоров о коммерческом издании этой книги с многочисленными альбомными (цветными и чёрно-белыми) фотоматериалами певицы тиражом не менее 50.000 экземпляров.

ФОТОГАЛЕРЕЯ🔸АННЫ🔸ГЕРМАН

Неизвестная Анна Герман... C развалом Советского Союза мы потеряли много культурных и человеческих ценностей, но сегодня, кажется, Россия шаг за шагом возвращает себе утраченное, поднимается на ноги, восстанавливает экономику и возрождает культуру. Так почему бы во имя справедливости не отметить сегодня заслуги Анны Герман перед Россией, пусть даже посмертно, присвоив ей звание «Народного артиста России» — народа, на языке котором она пела, возвышая русскую речь и обогащая нашу песенную культуру? И чем не повод для этого 70-летие со дня рождения незабвенной певицы?! В конце концов, ведь это нужно не близким Анны Герман, а нам самим, гражданам России: торжество справедливости в отношении Анны Герман стало бы и доказательством того, что российская власть уважает память своего народа. Наконец, это важно и с политической точки зрения в контексте отношений России с Польшей и развития культурных связей с соседним государством.
Неизвестная Анна Герман... Этого не смогли сделать чиновники от культуры в советские времена, скорее — побоялись из-за «сомнительного происхождения» Анны присвоить этой подлинно Народной Артистке даже звание «Заслуженной». Их же российские коллеги до сих пор стараются попросту забыть об Анне Герман и оставленном ею богатейшем песенном наследии, как равнодушно забыли они о таких прекрасных исполнителях, как Майя Кристалинская, Лариса Мондрус, Юрий Гуляев, Валерий Ободзинский и многих других. У них ныне в чести другие идолы, чьи бенефисы и торжественные вечера (по поводу совсем не круглых дат) они охотно посещают и считают за счастье быть принятыми в их «тусовке». А общество Анны Герман — это миллионы и миллионы простых людей, для которых она остаётся любимой Народной певицей!

СВЕТИТ ЗНАКОМАЯ ЗВЕЗДА

ВАЛЕНТИНА ТОЛКУНОВА. ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ

АННЕ ГЕРМАН

 
СВЕТИТ ЗНАКОМАЯ ЗВЕЗДА

Об издательстве  ❀  О журнале «Анна Герман» ❀  О рекламе ❀  Заказать рекламу ❀  О журнале «Сенатор»