АННА ГЕРМАН И ПЕСНЯ, СПАСЁННАЯ БЕРНЕСОМ

Текст статьи

Анну Герман благословил сам Бернес... Большую популярность Марку Бернесу принесли роли в кинокартинах, посвященных Великой Отечественной войне, особенно роль Аркадия Дзюбина в фильме «Два бойца», где он с поразительной задушевностью и простотой спел песню «Тёмная ночь», а также стилизованную «под одесские песни» «Шаланды».
Первый публичный концерт Марка Бернеса состоялся в Свердловске в Доме офицеров 30 декабря 1943 года, после чего последовало концертное турне по Уралу. В Москве начал выступать с конца 40-х гг., сначала на вечерах в Домах творческой интеллигенции.
Предъявлял высокие требования и к музыке, и к стихам. Долго и придирчиво работал: из 82 песен репертуара Марка Бернеса более 40 создано по его заказу или с прямым участием, они становились его «авторскими» песнями.
Скоро любители хорошей песни отметят 110-летний юбилей со Дня рождения Народного артиста РСФСР Марка Наумовича Бернеса. Сегодня немногие знают, что каждая песня у Бернеса была маленьким спектаклем, ведь недаром про него говорили, что «Бернес поёт не голосом, а сердцем!».
Была в его репертуаре и запрещённая в советское время песня, сейчас её знают все, а в послевоенные 40-е годы по идеологическим соображениям её запрещено было транслировать по радио и исполнять на концертах. Речь идёт о песне «Прасковья» или как её теперь называют «Враги сожгли родную хату...»; автор музыки Матвей Блантер, слова Михаила Исаковского, кстати, вполне закономерно ставшей для проекта мемориала «Плач России» своеобразным гимном (эта же песня включена и в киноленту «Плач России», посвящённой одноимённому проекту журнала «СЕНАТОР и Фонда «Маршалы Победы»).

Анну Герман благословил сам Бернес... Вторую жизнь этой песне, конечно, подарил сам Марк Бернес. Говорят: когда он выходил на эстраду и начинал её петь, то люди вставали и стоя плакали, ведь ещё так была свежа память о Великой Отечественной войне и о миллионах жертв, большинство которых были гражданское население — забытое сегодня в России горе советского народа...
Редакция благодарит автора этого интереснейшего материала, публикуя в честь предстоящего 110-летия со дня рождения народного певца, и предлагает своим читателям окунуться в атмосферу послевоенных лет в СССР и узнать неизвестное о народном певце Советского Союза.

 

 

«ВРАГИ СОЖГЛИ РОДНУЮ ХАТУ»

Пожалуй, ни одна из многочисленных песен-«фронтовичек» не была (по мнению идеологических надсмотрщиков за «чистотой» советского песенного искусства времён Великой Отечественной войны) столь «крамольной», «вредоносной» и «опасной», какой явилась неординарная, «неформатная» фронтовая песня «Враги сожгли родную хату». Её поистине страдальческая история — живой укор тому времени (да нынешнему времени тоже! — Ред.).

В этой знаковой фронтовой песне — впервые за всю историю Великой Отечественной войны — устами простого солдата, прошагавшего с боями «пол-Европы, полземли», была рассказана суровая и жестокая правда о той отнюдь не сплошь «победоносной», «триумфальной» войне. А многие из нас узнали её только теперь.
Анну Герман благословил сам Бернес... После «Священной войны» лично я, военный журналист, считаю песню «Враги сожгли родную хату», говоря современным языком, главным «брендом» песенного наследия тех огненных лет. Люблю, просто обожаю её не только за максимально обнажённую, сермяжную солдатскую правду о войне, а за поистине потрясающую, берущую за душу былинную простоту и доходчивость и текста, и мелодии, схожей с причитаниями плакальщиц на похоронах… А ещё и потому, что песня эта вросла в мою плоть и кровь «на заре туманной юности» благодаря первому её исполнителю, всенародному любимцу и кумиру 60-80-х годов прошлого века, популярнейшему певцу и киноактёру Марку Наумовичу Бернесу. С кем (признаюсь не без известной доли гордости и даже хвастовства) вашему покорному слуге посчастливилось однажды пообщаться. О чем подробнее поведаю чуть позже.
Но сначала о процессе рождения самой песни. Тут надо особо сказать о Михаиле Васильевиче Исаковском, поэте-песеннике, Герое Социалистического Труда, авторе ставших народными песен «Прощание», «Катюша», «Огонёк», «Снова замерло все до рассвета». В самом конце войны Исаковский сподобился, как он сам признавался в узком кругу друзей, «написать про войну такое», что побаивался не только за свою профессиональную карьеру, но и, говоря по большому счёту, за собственную жизнь. О том, что нечто «этакое» Исаковский написал о войне, прознал Александр Трифонович Твардовский, автор знаменитого «Василия Теркина». Узнал — и «натравил» на Исаковского своего друга — композитора Матвея Блантера: «Идите к Мише и попросите у него стихи, из которых, как я думаю, можно сделать серьёзную военную песню». Исаковский, будучи чрезвычайно стеснительным, стал отнекиваться. Мол, «стихи не для песни, слишком длинные и чересчур подробные». Но упрямый Блантер буквально взял его за горло: «Без стихов не уйду!». Прошло совсем немного времени — и Исаковский был, что называется, сражён наповал, услышав по радио свою песню. Которая его, уже видавшего виды стихотворца-песенника, потрясла совершенно уникальной, «несоветской» мелодией…
Анну Герман благословил сам Бернес... И тут опять пресловутой злокозненной закавыкой вылезает чисто идеологическое, запретительное советское «НО!». Прозвучав по радио один лишь «пробный» раз, песня попала под основательное «эмбарго» на целых шестнадцать лет! Вот что рассказывал «не для печати» в кругу друзей-единомышленников, коллег по поэтическому цеху по поводу этого злополучного «прокола» Михаил Исаковский: «Редакторы — литературные и музыкальные — не имели никаких оснований обвинить меня в чем-либо. Однако многие из них были почему-то убеждены, что Победа исключает трагические песни, будто война не принесла народу ужасного горя и неисчислимых страданий. Это был какой-то психоз, наваждение. В общем-то, неплохие люди, они, не сговариваясь, шарахнулись от песни, как от какой-то проказы. Был один даже — прослушал, заплакал, вытер слезы и сказал: «Нет, мы не можем». Что не можем? Не плакать? Оказывается, пустить на радио «не можем»!».

Анну Герман благословил сам Бернес... Так продолжалось до хрущёвской оттепели. В Московском мюзик-холле шло представление «Когда зажигаются звезды». Туда был приглашён Марк Наумович Бернес — популярнейший артист театра и кино, исполнитель «нужных народу» песен типа «Шаланды, полные кефали», «Три года ты мне снилась, а встретилась вчера», «Просто я работаю волшебником»… Рядом с которым, кстати говоря, в то время даже всемирно обожествлённый Элвис Пресли и ливерпульские Битлы просто отдыхали! Настолько популярен был в народе этот простоватый с виду, юморной, открытый и доступный не только для широкой публики, но и для прессы, фоторепортёров, простого люда киноартист и певец с каким-то особым, неброским, тихим, подкупающим голосом-речитативом. Зрители, заполнившие Зелёный театр Центрального московского парка культуры и отдыха имени Горького, были настроены на лёгкое, веселящее… И вдруг выходит на сцену застенчиво-иронично улыбающийся Бернес и начинает в своей обычной, спокойной манере петь такое, что сразу же повергло публику в некий психологический «столбняк»:
«Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою? ...»

Что там творилось с людьми!.. После нескольких мгновений мертвящей тишины вдруг грянул шквал просто оглушительных аплодисментов! К растерявшемуся было Бернесу, дерзновенно отступившему от программы концерта (о чем позже из «зубодробительных», «обличающих» публикаций в прессе), хлынули зрители, буквально завалили певца цветами… После этого «Прасковья» — так поначалу называлась в народе «подпольно-крамольная» песня — триумфально пошла по проложенному ей самим Провидением азимуту к душам людским. Особый эмоциональный подъем она вызвала среди фронтовиков: Бернесу мешками шли от них письма и поздравительные открытки.
Вот выдержки из некоторых посланий:

«Сегодня я слушал по радио не впервые в вашем исполнении песню, которая для меня — моя биография. Да, я так приехал с фронта домой! «Я три державы покорил». Вот на столе лежат медали и ордена. И среди них — медаль за город Будапешт. И новой наградой мне будет, если вы пришлёте мне текст песни, которая кончается словами: «И на груди его светилась медаль за город Будапешт…».

«Услышал в вашем исполнении песню, как возвратился солдат с фронта, а у него никого из близких не оказалось — так было и у меня. Мне также пришлось со слезами на глазах выпить чарку вина в яме разбитой землянки, где погибла в бомбёжку моя мама…»

«Напишите мне, пожалуйста, слова песни. Я вас век помнить буду и поминать добрым словом. Начинается она так: «спалили хату на деревне…». В общем, пришёл солдат с фронта, а дома всех уничтожили. Я уже, дорогой товарищ, не молод, но песню твою забыть не могу…»

А вот какое письмо в своей почте обнаружил тогда Марк Бернес от Михаила Васильевича Исаковского:

«Я уже давно собирался написать Вам, но, как видите, собрался только сейчас.
Анну Герман благословил сам Бернес... Дело в том, что ещё в дни, когда у нас отмечалось двадцатилетие Победы над фашистской Германией, я слышал в Вашем исполнении песню Матвея Блантера, написанную на мои слова, — «Враги сожгли родную хату».
Исполняли Вы великолепно — с большим талантом, с большим вкусом, с глубоким проникновением в саму суть произведения. Вы просто потрясли миллионы телезрителей, заставили их пережить все то, о чем говорится в спетой Вами песне…
И мне хотелось бы выразить Вам самую искреннюю свою благодарность за отличное исполнение песни, за понимание её, за очень правильную трактовку содержания, за то, что Вы донесли смысл песни до каждого слушателя…».

Анну Герман благословил сам Бернес... Рассказ этот был бы, я считаю, неполным без упоминания оценки легендарной песни Александром Твардовским, волею судьбы оказавшимся у её «истока»: «Удивительно послевоенное стихотворение Исаковского, ставшее широко известной песней «Враги сожгли родную хату», сочетанием в нем традиционно-песенных, даже в определённом смысле стилизованных приёмов с остросовременным содержанием. И какой немногословной и опять-таки не громогласной силой передана здесь в образе солдатского горя великая мера страданий и жертв народа-победителя в его правой войне против вражеского нашествия!
И каким знаком исторического времени и невиданных подвигов народа — освободителя народов от фашистского ига — отмечена эта бесконечная тризна на могиле жены…».
Теперь пришла пора представить читателям полный текст всенародно любимой песни:

 

ПРАСКОВЬЯ
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошёл солдат в глубоком горе
На перекрёсток двух дорог,
Нашёл солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат — и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: «Встречай,
Прасковья, Героя-мужа своего.
Готовь для гостя угощенье.
Накрой в избе широкий стол, —
Свой день, свой праздник возвращенья.
К тебе я праздновать пришёл…».
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только тёплый летний ветер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой:
«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришёл к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…».
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил — солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шёл к тебе четыре года,
Я три державы покорил…».
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.

А вот история фотографии, на которой автор, тогда ещё молоденький курсант львовского политучилища, запечатлён рядом с человеком-легендой Марком Наумовичем Бернесом. Было это годков эдак… сорок пять назад. Среди курсантов и преподавателей училища прошёл слух: в город приезжает из Москвы культбригада известных артистов эстрады, среди которых «обещали быть» сам Марк Наумыч и сотоварищи… Мог ли я с друзьями — такими же заядлыми ценителями музыки — классической (строго рекомендовалась нам учебными планами) и его величества джаза — пропустить такой момент?! Да ни за что в жизни! Мы готовы были даже бежать в самоволку!
Анну Герман благословил сам Бернес... Концерт московских звёзд эстрады состоялся на городском стадионе: мода на масштабные открытые представления тогда лишь начиналась.
Мы, «шайка-лейка» из нескольких курсантов, закадычных «дружбанов», прихватив фотоаппараты (фотодело в училище было одним из ведущих, «профильных» предметов), заняли лучшие места перед только что выстроенной из досок «эстрадой».
После концерта, на котором Бернес исполнял свои «дежурные» песни, среди которых почему-то не оказалось вторично «вылупившейся» песни «Враги сожгли родную хату», мы не без труда пробились к сектору, где собрались «на перекур» все артисты. Я, конечно же, сразу узнал Марка Бернеса. Как самый шустрый среди курсантской братии, я бравым гусарским шагом приблизился к живому божеству. От волнения пересохло в горле, и я едва промямлил типа того, что, мол, разрешите, ваше высокородие, с вами сфотографироваться…
Взглянув на неожиданно «нарисовавшихся» стройных, красивых, подтянутых пришельцев в идеально отутюженной курсантской форме, Бернес как-то по-свойски, дружелюбно улыбнулся: «Да кто же откажет таким бравым гвардейцам? Куда прикажете становиться?».
Мы не нашли лучшего фона, чем возвышающийся рядом огромных размеров «изощит», прославляющий лучший в мире советский спорт. И нащелкались вдоволь: и группой, и поодиночке — рядом с московскими знаменитостями. И особенно — с легендарным Бернесом. Это поразительно, но наши скромные персоны чем-то приглянулись Марку Наумовичу, и он пригласил нас пройтись с ним по городу до гостиницы, где остановились московские артисты, попросив попутно рассказывать о достопримечательностях старинного града Львова (в окрестностях которого, кстати говоря, наши «органы» ещё вылавливали тогда «лесных братьев», не признававших Советскую власть). Спросил как бы между прочим: «А знаете, хлопцы, почему Львов — один из всех советских городов — совершенно не пострадал во время войны, не был взорван, как к тому были готовы фашисты при отступлении в 1944 году?». А нас, молодых «интеллектуалов», будущих политработников Советской Армии и Военно-Морского Флота, хлебом не корми — дай высказаться перед кумиром! Наперебой доложили Бернесу исчерпывающую информацию по столь деликатному вопросу, неизвестному даже сейчас широким народным массам СНГ. Чем, известное дело, заработали перед «звёздным» артистом дополнительные очки.
Анну Герман благословил сам Бернес... У входа в гостиницу собрались было прощаться, но Бернес неожиданно предложил… зайти в холл и «попить водички»: было начало жаркого лета. Холл представлял собой небольшую, но весьма живописную площадку для танцев с таким же миниатюрным помостом, рядом с которым стоял видавший виды рояль с полуистёртым заграничным «лейблом».
Работал буфет — был как раз выходной день. Бернес угостил нас не только «водичкой», но и (признаюсь) каберне, нарочито строго при этом сказав: «Надеюсь, вы, господа курсанты, не подведёте меня?», прозрачно намекая на перспективу попасть на гауптвахту «за употребление». Мы, выпятив грудь, клятвенно пообещали: «Курсанты своих не предают!».
Сев за рояль, Бернес стал тихонько напевать что-то своё, нам неведомое. Потом начал «музицировать» громче. Мы были наслышаны о его «скандальном выступлении» в Московском мюзик-холле, и я, набравшись наглости, обратился к Бернесу с «вопросом на засыпку», памятуя о только что прошедшем концерте, где почему-то не прозвучала моя любимая песня:
— А «Враги сожгли родную хату» можете спеть?..
Артист взглянул на меня, простого деревенского хлопца, с некоторой опаской и насторожённостью…
— А не предадите меня? — неожиданно, с неизменной иронической улыбкой просветлел он и, сразу же взяв нужный аккорд, запел пленительно негромким, каким-то особо доверчивым, несценическим голосом:

«Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?..»
До сих пор, по прошествии почти свыше полувека, поражаюсь: «Какая музыка звучала, какие были короли!»

 

 

 

АННУ ГЕРМАН БЛАГОСЛОВИЛ САМ БЕРНЕС

Анну Герман благословил сам Бернес... В начале 60-х, ещё до появления знаменитых «Танцующих Эвридик», Анна Герман почти случайно оказалась на личной встрече в Варшаве с Марком Бернесом… в ресторане, и в ходе этого знакомства она получила личное благословение мэтра советской эстрады.
Об этом пишет и Александр Жигарёв в своей книге, посвящённой Анне Герман:
«...На церемонии торжественного вручения дипломов ректор долго жал Ане руку, поздравлял с отлично сданными экзаменами, с прекрасной дипломной работой.
— Ну а теперь куда? — заглянув в глаза выпускнице, дружески спросил он.
— Как — куда?! — непринуждённо ответила Анна. — В артистки!
Ректор даже смутился, потрепал её по плечу и решил пошутить в свою очередь:
— Ну, зачем же так сразу и в артистки? Вас ведь заждались в баскетбольной сборной!
На ужин вчерашних однокурсников в ресторане по случаю окончания университета Аня не пошла, а сразу начала готовиться к завтрашнему отъезду в Варшаву. Она чувствовала себя спокойно и уверенно. В конце концов, ничего страшного. Надо только исполнить несколько песен, ответить на кое-какие вопросы членов тарификационной комиссии (так объяснял Скомпский). И можешь считать себя, опять-таки формально, подчёркивал режиссёр, артистом.
Анну Герман благословил сам Бернес... Когда её пригласили на сцену, Аня почувствовала, что дрожит. Перед глазами рябило. В комиссии были известные певцы, актёры театра и кино. Но ей не удалось припомнить ни одного имени.
«Пойте, пожалуйста», — произнёс чей-то голос. Она спела, но как-то бесстрастно, словно бы в пику этому приказу. Один зевнул, другой почесал за
ухом, третий прикрыл глаза. Анне вдруг захотелось убежать, громко хлопнуть дверью и зареветь в углу. Но она спела до конца, сошла со сцены. Ей вдруг почему-то задали вопрос о творчестве американского драматурга Артура Миллера. Она отвечала невпопад... «Приезжайте в следующий раз, — посоветовали ей. — А пока плохо».
Она шла по вечерней Маршалковской, улица весело мигала множеством разноцветных огней, пахло мятой, свежестью, пряностями. Слышна была музыка. Аня пошла на эти звуки. Они становились все громче. Зашла в кафе, села за свободный столик, заказала чашечку кофе и рюмку коньяку.
— Такая молодая — и в одиночестве? — вкрадчивым голосом спросил официант. — Любовная драма. Разлука. Разрешите угостить?
— Нет у меня любовной драмы, — бесстрастно ответила Анна, — я жду своего мужа. — И сама удивилась этому вранью.
— О, пардон, мадам! — ретировался официант.
Спустя полчаса Анна вышла из кафе и смешалась с праздной толпой и через некоторое время обнаружила, что находится совсем в противоположной стороне города, вдали от гостиницы, в которой жила.
«Пани Анна!» — услышала она. Обернувшись, она увидела перед собой высокого человека с исчерченным морщинами лбом, с пробивающейся сединой и мальчишески ясными голубыми глазами. Трудно было определить его возраст.
Удивительно знакомое лицо. Мужчина представился.
— Пытаетесь вспомнить, где мы встречались? Боюсь вас огорчить. Мы расстались несколько часов назад. Меня зовут Ежи... Я был членом комиссии, перед которой вы показывались. — Он замешкался и добавил: — Так неудачно показывались. Ну да не расстраивайтесь, у вас чудесный голос... Право же, Артура Миллера надо знать. Во-первых, это совершенно необходимо артисту, а во-вторых, это просто интересно... — Он пристально рассматривал Анну. — Когда вы вышли, я предложил поставить вам тройку... Но меня не поддержали. Нет-нет, они ничего не имели против вас. Кто-то даже сказал, что вы превосходно пели и у нас будет повод послушать вас ещё раз.
Анну Герман благословил сам Бернес... Он взял Анну под руку, и теперь они пробивались сквозь толпу на одной из узких улочек Старого Города. Конечно, теперь она вспомнила это лицо! Актёр кино и эстрады. Превосходный исполнитель балладных песен. Режиссёр больших программ на телевидении... Анна как-то сразу оробела, не зная, благодарить за добрые слова или откланяться, сославшись на то, что опаздывает на поезд...
— Кстати, — спросил Ежи, — вы спешите?
— Нет, — машинально ответила Анна.
— Вот и прекрасно. Приглашаю вас на ужин. Тут рядом, у ресторана «Под Крокодилом», меня будет ждать русский актёр с женой. Они только вчера приехали из Москвы. Посидим, поболтаем. Вы не против? — спросил режиссёр. Но тут он протянул руку и крикнул невысокому, крепко сбитому человеку: «Марк, Марк, я здесь!» Анна, не отводя глаз смотрела на лицо этого человека, такое знакомое, почти родное, сразу же напомнившее далёкие дни детства в Ургенче.
...Трещит киноаппарат в душном городском кинотеатре. Первые ряды заполнены мальчишками и девчонками. В двадцать первый раз смотрят они фильм о двух бойцах, об их фронтовой дружбе, о любви к одной и той же девушке. И вот боец берет в руки гитару и тихо запевает: «Тёмная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают...» Аня видит его лицо близко-близко. Негромко звучит его голос, мужественный, тёплый, трогающий сердце...
Анну Герман благословил сам Бернес... Ужин удался на славу. Анна впервые была в столичном ресторане, расположенном в подвале одного из зданий Старого Города. Предупредительные официанты бесшумно проносились мимо. На столике появились коньяк, тонко нарезанная ветчина, белая рыба, икра. Но её внимание было поглощено русским актёром, которого она помнила и любила с детских лет и многие песни которого знала на память. Анна невольно продолжала рассматривать его, он почувствовал это, взглянул ей в глаза и как-то виновато улыбнулся. Ежи предложил тост за здоровье Марка и его супруги, за долгожданную встречу на польской земле, за их весёлое и приятное пребывание в Польше. Марк и Ежи вспоминали общих друзей, забавные эпизоды из кинематографической жизни, шутили...
— А вы почему молчите? — обратился Марк к Анне. — Почему такая грустная?..
— Об этом лучше не надо... — ответил за Анну Ежи.
— У меня нет тайн, — как бы оправдываясь, сказала Анна. — Просто я провалила экзамен на тарификационной комиссии.
— Знаешь, Марк, а мне эта девушка нравится, — с некоторым озорством в голосе произнёс Ежи. — Она хорошо поёт, ты ещё услышишь её имя. А экзамен — это эпизод...
— Ваше имя я знаю, а фамилия? — поинтересовался русский актёр.
— Герман.
— А я, как вы догадались, Марк. Можно и Марк Наумович, фамилия моя — Бернес. Вы превосходно говорите по-русски, совершенно без акцента.
«И как он это обнаружил? — подумала Анна. — Ведь я почти все время молчу».
— Мне кажется, что я знаю вас всю жизнь, — медленно, взвешивая каждое слово, произнесла Анна, — знаю и люблю. Вы так хорошо поёте. Я мечтала бы так петь.
— Не преувеличивайте, — устало махнув рукой, ответил Бернес. — И ещё: постарайтесь не огорчаться, если сможете. И уж коль вы решили стать певицей, то цветов не ждите, вернее, ждите не только цветов, а больше шипов, неприятностей, огорчений.
— Ну-ну, Марк, — прервал его Ежи, — чему ты учишь молодёжь? Скажи-ка, положа руку на сердце, если бы тебе пришлось родиться заново...
Марк остановил его жестом, глаза его улыбались.
— Да ну тебя, загоняешь прямо в угол. Конечно бы, пел. Пел и снимался в кино. Читал бы разгромные рецензии и спорил до хрипоты на худсоветах... Он помолчал и заговорил снова, обращаясь к Анне:
— Во время войны и мы и песни были солдатами... Это очень важно для артиста — знать, о чем ты поешь и для кого... А вот о чем будете петь вы? Только о любви? Но этого мало...
На следующий день Аня пришла на концерт в Дом советской культуры. Зал был переполнен. Анна узнавала знаменитых артистов, музыкантов, писателей.
Бернес вышел на сцену, улыбнулся, дал знак аккомпаниатору и запел — без надрыва, просто и искренне. Он пел и хорошо знакомые песни из фильма «Два бойца» и новые: «Хотят ли русские войны...» и одну, особенно тронувшую Анну, — «С чего начинается Родина...». Анна смотрела на сцену не отрываясь. И как будто видела на сцене не одинокую, сутуловатую фигуру певца, а разрывы артиллерийских снарядов, падающих в атаке солдат, вновь встающих и бегущих вперёд, навстречу граду свинцовых пуль... В памяти возникли слова Марка: «А вот о чем будете петь вы?» Она ещё не могла ответить на этот вопрос, но уже ясно понимала, как важно найти свою тему в искусстве. И вместе с тем определиться — петь о вещах, нужных и понятных молодёжи, чтобы та в свою очередь смогла бы найти в её песнях отражение своих переживаний, надежд, радостей и разочарований...
Анну Герман благословил сам Бернес... Она возвращалась из Варшавы во Вроцлав в каком-то радостном, приподнятом настроении. Ею овладела спокойная уверенность в будущем, осознанность цели, по сравнению с которыми неудача на экзамене выглядела просто житейской неприятностью. Ей казалось, что случайный ужин в Старом Городе, слова Бернеса, его концерт поставили все точки над i: нужны лишь работа, сила воли и упорство, чтобы идти к ясно обозначившейся цели.
Дома её ждало заказное письмо. На конверте адрес отправителя: Юлиан Кшивка, Жешувская эстрада, город Жешув. Имя Кшивки было хорошо известно в творческих кругах. О нем говорили не только как о превосходном актёре и педагоге, но и как о «ловце талантов», умеющем быстро определить, чего стоит актёр, имеет ли смысл с ним «возиться», есть ли у него реальные перспективы.
Во всяком случае, если кто-либо из молодых артистов, сидя за столиком кафе, сообщал друзьям: «Знаете, меня пригласил к себе пан Кшивка из Жешува!» — все смотрели на счастливчика как на восходящую звезду.
Письмо было лаконичным. Кшивка предлагал ей работу в Жешувской эстраде.
Он слышал её во время одного из концертов и считает, что ей удастся интересно исполнить африканские зонги в его музыкальном спектакле «Рассвет над Африкой».
Когда Скомпский узнал о письме своего коллеги из Жешува, он лишь беспомощно развёл руками: «Не смею задерживать! Значит, судьба: выходишь на орбиту! Станешь звездой — не забывай старых друзей...»
Звездой?! Анне показалось, что это слово он произнёс с насмешкой...»
Отрывок из книги Александра Жигарёва «Анна Герман».

 

Об издательстве  ❀  О журнале «Анна Герман» ❀  О рекламе ❀  Заказать рекламу ❀  О журнале «Сенатор»