КНИГА АЛЕКСАНДРА ЖИГАРЕВА «АННА ГЕРМАН»

Текст статьи

Продолжение книги.
Впрочем, газеты по-прежнему писали о творческих поисках Анны Герман, о ее мастерстве, которое растет «прямо на глазах»: от концерта к концерту, от фестиваля к фестивалю. Но она в душе с этим не соглашалась. Анна была честна с собой: да, наступил спад, и на Сопотском фестивале 1965 года премия, присужденная ей, была не вполне заслуженной, а выступление было не таким удачным, как в 1964 году. Песня «Я зацвету розой» Катажины Гертнер хоть и казалась привлекательной, наполненной подлинной грустью и лиризмом, сделанной добротно и профессионально, заметно уступала «Танцующим Эвридикам».
После фестиваля они остались со Збышеком на несколько дней в Сопоте. Погода была теплая, целыми днями они гуляли по побережью, дышали морским воздухом. Анна чувствовала себя, как никогда, хорошо. Тревожные мысли отступали, казались не такими грозными и зловещими. «В конце концов, слава богу, мы все живы. И, слава богу, зАняты любимым делом... А остальное приложится», — успокаивала себя Анна.
Но, увы, «остальное», каким бы мизерным оно ни казалось, никакие «прилагалось». Оно, это «остальное», по-прежнему требовало стараний, энергии, администраторских способностей, которые у нее полностью отсутствовали. Теперь всякий раз, когда она возвращалась домой, мама с бабушкой принимались наперегонки жаловаться на жизнь. Они бесконечно устали жить в такой тесноте. Все смеются над ними: дочь — европейская звезда, а у них такая плохая квартира! Со слезами на глазах Анна доказывала, что это не в ее силах, что она старается, как может. Но ясно видела, что мать не верит ей, сомневается в ее искренности.
Несмотря на относительно высокие заработки, денег на покупку кооператива по-прежнему не хватало. Переезды из города в город, обеды и ужины в кавярнях (кафе) забирали львиную долю ее бюджета. Самый маленький прием или банкет, как саранча, уничтожал все ее месячные накопления. Надо было не забывать и о нарядах для сцены, а они стоили немало... Она забывала обо всем на свете, только уходя в мир музыки. Она еще раз тщательно пересмотрела старые клавиры и нашла в них кое-что интересное. Два или три отдала в работу оркестровщику и подолгу просиживала с ним, пытаясь найти общий язык, мечтая о том, чтобы его сугубо современное музыкальное мышление совпало бы с ее видением песни.

Знакомый режиссер Зося Александрович-Дыбовская уговорила ее сняться в небольшом музыкальном фильме «Морские приключения». Впрочем, и роль была небольшая — капитан военно-морского флота. Она, разумеется, должна была петь. Песня композитора Марека Сартра «Слова» показалась Анне не особенно интересной. Зато сами съемки ее увлекли. Несколько лет назад она случайно на встрече Нового года познакомилась с замечательным мастером польского кино Збигневом Цыбульским. Они разговорились. Цыбульский много говорил о своей усталости, о том, что нервная система у него совершенно расшатана, что он страдает бессонницей и головными болями. Потом он как-то очень ласково посмотрел на Анну, и даже сквозь темные очки она почувствовала его добрый взгляд. Она мельком улыбнулась, поглощенная беседой.
— Вообще-то я не люблю эстраду, — чистосердечно признался Цыбульский, — но ваше пение — оно особенное, в нем чувствуется человеческая душа. Я видел вас по телевидению. Вы хорошо смотритесь. Мне кажется, вы бы смогли интересно сниматься в кино. Попробуйте!
— Это я-то — в кино? — поразившись, воскликнула Анна.
— Кто же еще? Если хотите, можем сняться вместе. Сейчас я читаю интересный сценарий. Роль главной героини написана как будто специально для вас. Знаете что? Оставьте свои координаты, я вас найду.
Анна с нетерпением ждала весточки от Цыбульского. Но он не писал и не звонил. В конце концов она решила, что он просто о ней забыл в сутолоке дел, съемок, встреч... А через несколько недель, посмотрев по телевидению дневник новостей, она с ужасом узнала о трагической гибели Цыбульского, по пути на очередную съемку сорвавшегося в проем между перроном и вагоном экспресса Катовице — Варшава. В этот день, приехав поздно ночью к себе домой во Вроцлав и разбирая накопившуюся корреспонденцию, она обнаружила... долгожданную весточку, посланную несколько дней назад. В письме Цыбульский долго извинялся, что не писал: «Знаете, все дела, дела...» Но он помнит о ней и надеется, что замысел удастся осуществить. Он рассказал о своем намерении режиссеру, тот, зная Анну по телевизионным передачам, в принципе согласился. Съемки предполагается начать месяца через три. Так что покорнейшая просьба не планировать концерты на это время...
Спустя несколько месяцев режиссер Анджей Вайда сам нашел Анну через дирекцию Варшавской эстрады. Дал прочитать ей сценарий фильма, в котором собирался снять ее с молодым Даниэлем Ольбрыхским. Она прочитала сценарий и с уверенностью заключила, что эта роль не для нее. Она неспособна на подобное перевоплощение. Режиссер настаивал, Анна упорствовала. В конце концов он предложил эпизодическую роль: «Надо хоть посмотреть, как вы выглядите на экране». Роль действительно оказалась донельзя «эпизодической»: в картине «Пейзаж после битвы» крупный план Анны держался на экране меньше минуты. Дебют ее, вполне естественно, разочаровал, хотя Анджей Вайда уверял Анну, что «для начала» это совсем неплохо. Он не сомневается, что се следующая работа в кино станет откровением. Сколько соблазнов!.. И все-таки следующее предложение сниматься она отклонила. Спокойно, без эмоций, независимо от качества своего кинодебюта Анна пришла к убеждению, что кинематограф не ее дело. Конечно, карьера киноактрисы весьма заманчива. Но она, Анна Герман, способностями драматической актрисы не обладает — и точка. Ее роль в кино — наивная самодеятельность.
Зато предложение малоизвестной итальянской фирмы грамзаписи «Компания Дискографика Итальяна» (ЦДИ) подписать с ней контракт она приняла без колебаний. Несмотря на то, что первая поездка в Италию по стипендии Министерства культуры ПНР оставила в ее душе горький осадок, она не уставала восхищаться музыкальностью итальянцев, их самобытностью, высоким уровнем мастерства вокалистов. Кроме того, существенную роль сыграла еще одна немаловажная деталь, а именно: материальная сторона этого предложения. Хотя хозяин фирмы Пьетро Карриаджи предлагал ей гонорар за выступления и за записи значительно меньший, чем получали его соотечественники, для нее этот гонорар был достаточно высок, чтобы здесь, в Польше, поправить свои финансовые дела и в конце концов решить проблему с жилплощадью. Если она соберет значительную сумму денег, то с кооперативом, как ей пообещали в Министерстве культуры, все будет в порядке.
Збышек провожал ее на аэродроме. Он как-то натянуто улыбался, смеялся неестественно громко. Было видно, что новая разлука его угнетает. — Так грустно уезжать, Збышек, — утешала его Анна. — Но пойми, милый, я же не на экскурсию еду, а на тяжелую работу. Ты даже себе не представляешь, как трудно жить в Италии!
На сей раз прием на итальянской земле отличался от первой поездки на Апеннины. Не надо было искать ночлега, звонить незнакомым людям. Анну поселили в отличной гостинице в самом центре Милана. В комнате тепло, светло, уютно, красивый вид из окна. Но если в прошлый раз она была предоставлена сама себе и от этого терпела уйму неудобств, то на сей раз неудобства подкрались совсем с другой стороны. Заботливые хозяева — Пьетро Карриаджи и его помощник, совсем молодой парень Рануччо Бастони, журналист по профессии, — сразу дали понять, что Анна для них — ценный «товар», на котором они собираются заработать деньги. «Прежде всего — реклама, — твердил ей Рануччо. — Без рекламы ты — ноль!» Он сразу перешел на «ты», говорил, казалось бы, обидные вещи тоном столь деликатным и заинтересованным, что на него невозможно было обидеться. «Где твои афиши, фотографии, пластинки, где они?»
Анна беспомощно развела руками. Действительно, как это раньше она не думала об этом? Всего этого у нее не было. Афиши, как правило, писались от руки и вывешивались поблизости от помещений, где приходилось выступать. Было несколько, с ее точки зрения, хороших фотографий, сделанных во время фестивалей в Сопоте и Ополе, но итальянские хозяева забраковали их без колебаний, найдя их примитивными и несимпатичными. С собой она привезла записи, сделанные в Польше и в Советском Союзе. Когда итальянцы их слушали, Анна была уверена, что вот-вот прослушивание прервется шумным взрывом неудовольствия, но, к счастью, ошиблась. Ее хозяева, хотя внешне и не выражали особого энтузиазма, все-таки (по их лицам было видно) были довольны... Записи тотчас отправили в дело, и через день она услышала свое пение по радио. Но пока сама она не могла приступить к репетициям — ее собирались сделать звездой и все внимание было сосредоточено исключительно на внешней стороне. Анну возили по роскошным магазинам — примерки платьев, кофт, юбок. Оказалось, что и здесь были сложности с покупками. Среди итальянок, по-видимому, не было таких высоких женщин, и ее спутники ругались, чертыхались, шумно спорили с предупредительными и услужливыми продавцами. Поиски нарядов затянулись, и Анна заметила, что никогда до этого так много не ездила по магазинам. Значительное время занимало и позирование фоторепортерам. Три человека, три загорелых красавца, ждали ее каждое утро в баре при гостинице. Они усаживали Анну в авто и возили ее по наиболее достопримечательным районам Милана. Анна искренне радовалась возможности посмотреть замечательный город, полюбоваться его памятниками и музеями... Несколько раз созывались пресс-конференции. На лицах журналистов — нескрываемое любопытство. Их вопросы были далеки от музыки. Прежде всего их интересовало, как «леди из-за железного занавеса чувствует себя в «свободном мире». Журналисты выпытывали, как в Польше с продуктами питания и много ли противников «режима», собирается ли Анна «выбрать свободу» или все-таки вернется на родину. На все эти вопросы она пыталась отвечать «соответственно».
— Господа, я певица, понимаете, певица! И я приехала, чтобы петь! А не обсуждать цены на колбасу в Варшаве...
Журналисты хохотали и весело аплодировали.
— Когда же наконец?! — спрашивала Анна у Рануччо с мольбой. — Везет мне с Италией! Приезжала сюда учиться петь, а вместо этого расхаживала по музеям. Теперь приехала работать, а вместо этого отвечаю на дурацкие вопросы...
Первый концерт состоялся в роскошном миланском Доме прессы, и, хотя репетиций практически не было, Анна, истосковавшись, пела с таким настроением и подъемом, что видавшая виды публика не смогла скрыть своего восторга. Итальянцы изо всех сил били в ладоши, кричали «браво», неистово топали ногами, требуя, чтобы Анна пела еще и еще.
— Браво! — сказал за кулисами и Пьетро Карриаджи. — Мы не ошиблись: полька покоряет Италию! С тобой хочет познакомиться сам Буонассизи из «Коррьере делла сера», уж будь с ним поприветливее.
Наконец-то Анна встретила журналиста, которого интересовали исключительно проблемы искусства. Он поздравил Анну с успехом: «О поверьте, синьора, итальянцы знают цену настоящему пению! А поскольку концерт транслировался по радио и его фрагменты показывались по телевидению, очень скоро вы и сами почувствуете, что значит быть хорошей певицей в Италии».
Действительно, пророчество Буонассизи сбылось на следующий день после концерта. Она видела, как на улице у спешащих по делам людей вдруг загорались глаза и они останавливались, провожая Анну любопытными, добрыми взглядами, некоторые весело кивали ей и поднимали вверх мизинец, что означало высшую оценку.
Рануччо предупредил Анну, чтобы она в одиночестве не особенно «шаталась» по городу. «Могут украсть, — доверительно сказал он. — Мафия действует». Собственно говоря, она и раньше не очень-то любила бродить одна. А теперь в свободное время она сидела в гостинице у рояля, разучивая популярные итальянские песни и арии итальянского композитора средневековья Доменико Скарлатти. Как ни странно, о Скарлатти вспомнили не в Италии, а в Польше. Известный музыковед профессор Тадеуш Охлевский разыскал Анну и, к ее удивлению, пригласил выступить в концерте старинной музыки.
— Эстрадная певица, — весело удивилась Анна, — и сам Скарлатти!
— Ну-ну, не надо себя недооценивать, — заметил Тадеуш Охлевский. — Я заметил, что у вас большой диапазон, не надо ограничивать себя только современной песней. Надо искать, искать — даже в давно забытом жанре.
Это «искать» как-то особенно врезалось в ее память. Она вспомнила, как сражалась за «Танцующих Эвридик» и как потом вдруг осознала, что эта песня начала приедаться. Какое это счастье — искать и находить! Сражаться за найденное, отстаивать его, доказывать. Но главное — почувствовать, что это твое, родное, что именно там твои муки, твое горение, твои потери и открытия! Как разительно отличалась музыка Скарлатти от всего того, что она сейчас делала на эстраде! И как радовалась она старинным, полным изящной гармонии ариям полузабытого композитора, в которых находила необходимое для себя! Не только для манеры пения... Но для души, открывшейся навстречу романтике, нежной искренности, прекрасным человеческим порывам.
Как когда-то она ездила из Вроцлава в Варшаву, так теперь летала из Варшавы в Милан, но уже как признАнная европейская звезда. Ее узнавали в Варшаве и в Милане, узнавали в самолете туристы из ФРГ и деловые люди из Чикаго. К ней подходили в салонах самолетов, просили автографы, говорили хорошие слова, желали удачи. Радовала ли популярность Анну? Естественно! Изменилась ли она по сравнению с той Анной, которую когда-то школьная подруга насильно притащила на прослушивание во Вроцлавскую эстраду? Пожалуй, нисколько.
Редко так бывает, крайне редко. Но Анна совсем не изменилась: держалась так же скромно, была так же застенчива, искренна. А в глубине души оставалась такой же ранимой, часто не уверенной в себе, незащищенной, обуреваемой единственным желанием — трудиться. А значит — петь! Она часто думала о Москве, о Качалиной. Особенно в Италии. И невольно сравнивала — Москву и Милан... Душевно она склонялась к размеренному, всегда спокойному ритму Москвы, с ее сердечностью, доброжелательностью, не омраченной меркантильностью.
Нет, здесь, в Италии, в тех кругах, где ей приходилось вращаться, тоже была сердечность, жаркие объятия и поцелуи при встречах... Но за всем этим, она знала, скрывается холодный расчет и безразличие. Совсем как на бегах: ох, не ошибиться бы, ставя на фаворита! Иначе разорение, всему — крышка. Анна чувствовала, что здесь, в Италии, она словно не принадлежит самой себе. На нее с надеждой смотрят и Пьетро Карриаджи, и Рануччо, и другие служащие из «Компания Дискографика Итальяна», их жены, дети, любовницы, которых она не знает и не увидит, но благополучие которых тоже зависит от того, как она выступит, как «пойдет». Теперь Анна больше не жаловалась на отсутствие концертов: их было предостаточно, и ее хозяева ревниво следили за тем, в каком зале, перед какой публикой она будет петь...
Однажды Пьетро Карриаджи объявил Анне, что в скором времени ей предстоит принять участие в знаменитом фестивале эстрадной песни в Сан-Ремо. Сан-Ремо! Что тут греха таить, даже в минуты самых блестящих успехов она и не мечтала когда-либо петь на эстраде этого итальянского курортного городка. Впрочем, до этого ее ожидало еще выступление в столице Франции — в знаменитой «Олимпии». Газетные репортеры не переставали подчеркивать тот факт, что Анна Герман — первая полька, которой выпадет честь петь в «Олимпии». Ее это забавляло. Смешило само словосочетание «первая полька». Будто речь шла не о концерте эстрадной певицы, а по меньшей мере об открытии Америки! Она заметила, что многие импресарио-профессионалы порой просто теряют голову, если речь заходит о концертах в престижных залах и на стадионах Запада. И видимость утраты чувства меры, и преувеличенная экспансивность, и даже размеры концертной площадки — все это органично входит в их «объем работы», от которой зависит успех артиста и песни, а следовательно, и реальный, ощутимый финансовый результат. Словом, все это — тоже разновидность бешеной рекламы в расчете на прибыль.
В «Олимпии» Анна пела в одном концерте вместе с Далидой, находившейся тогда на вершине славы. И хотя посетители «Олимпии» принимали свою любимицу более бурно и тепло, нежели совсем неизвестную во Франции польку, Анне этот концерт принес большое удовлетворение. Она видела, как безразличные при ее появлении лица в зале с началом ее пения менялись на глазах: на них появлялось любопытство, удивление, интерес, выражение радости. И аплодисменты, аплодисменты без конца...
Поздно вечером, после концерта, знакомый польский журналист Янек, которого она знала еще студентом (они учились вместе во Вроцлаве), долго возил ее по ночному Парижу на посольской машине.
— Я обязательно напишу об этом концерте, — весело говорил ей Янек. — «Первая полька в «Олимпии»! Нет, лучше по-другому: «Первая полька покоряет «Олимпию»!» Далида уходит без цветов»! Ничего заголовочки?
— Как это — без цветов? — возмутилась Анна. — Да ее буквально засыпали цветами! Я по сравнению с ней просто Золушка.
— Эх, поляки! — увеличив скорость на широком проспекте, сокрушался журналист. — Недотепы мы, одно слово! Абсолютно не умеем использовать успех! Представить только, концерт в «Олимпии»!.. Для другой — это же воспоминания на всю жизнь, шесть томов мемуаров! А ты — как Золушка!
Фестиваль в Сан-Ремо должен был проходить в феврале. Но готовиться к нему Анна начала еще в июле. И тут она впервые столкнулась с тем, что зовется «песенной коммерцией». Пьетро Карриаджи приехал за ней в гостиницу, попросил официанта принести ему крепкий кофе, Анне — апельсиновый сок. И напористой гангстерской скороговоркой оповестил свою подопечную, что за ее участие в фестивале он вносит кругленькую сумму (таков порядок) — полмиллиона лир. И, конечно, нет, он просто не сомневается, что деньги к нему вернутся обратно, да еще с солидной прибылью.
— Иначе... — Тут темп его речи замедлился.
— Что — иначе? — Анна побледнела. — Иначе мне крышка, да?
— Скорее, мне! Ну, не то чтобы крышка, — теперь уже жалобно пробормотал Пьетро, — но всем нам придется несладко!..
Потом Анна долго раздумывала: что заставило Пьетро Карриаджи, владельца малоизвестной фирмы, у которой практически нет шансов на успех, даже если бы ее представлял на фестивале сам Тито Гобби, послать ее в Сан-Ремо да еще заплатить за это приличные деньги? Скорее всего — прирожденный авантюризм этого человека, привыкшего рисковать, получать от жизни увесистые оплеухи, падать, вставать, собираться с силами и снова рисковать. Другого ответа не находилось.
У Анны вновь появилась бессонница, начали мучить головные боли, приступы тошноты. Ощущение счастья, которое всегда приносила ей работа, исчезло, его место зАняли нервозность, сознание тяжелой ответственности, даже чувство какой-то вины. Прежде чем быть допущенной на фестиваль, ей предстояло записать две итальянские песни. Жюри решит, какую песню ей будет позволено исполнить в Сан-Ремо. Начались встречи с композиторами, прослушивания песен. К этим встречам Анна готовилась, как к трудной работе, шла на них уже измотАнная, встревоженная, с каким-то неестественным напряжением. Композиторы и поэты-текстовики тоже выглядели скованными. Меньше всего они были похожи на людей, призванных дарить радость. Измученные, с пожелтевшими от усталости лицами, тяжелыми от недосыпания веками, с кругами вокруг глаз...
Ей очень пришлась по душе песня старейшего итальянского композитора Д'Анци, в которой использовалась мелодия из «Трехгрошовой оперы», способная растормошить слушателей. Анна не сомневалась в успехе предварительного прослушивания. Песня плюс авторитет Д'Анци говорили сами за себя.
Каково же было потрясение Анны, когда она узнала, что жюри забраковало песню, найдя ее маловыразительной и беспомощной... И хотя ни Пьетро Карриаджи, ни Д'Анци ни словом не упрекнули исполнительницу (ведь оценивалась песня), Анна чувствовала себя виноватой. Да что там — просто раздавленной! Захотелось немедленно позвонить из Милана в Рим, в Польское посольство, и заказать билет на Варшаву. Как было бы просто! Но, увы, этот выход нереален: существует контракт. Срыв контракта по ее вине грозил бы крупнейшей неустойкой. Ей не выпутаться из этого никогда, даже если бы природа подарила ей еще двести лет жизни...
К вечеру в гостиницу приехал Пьетро Карриаджи. К ее удивлению, он был весел.
— Пожадничал старичок, — по секрету прошептал Пьетро. — Надо, надо было заплатить, а он захотел на дармовщину! А это никогда не сходит с рук!
— Что же теперь делать? — беспомощно спросила Анна.
— Ты что-то плоховато выглядишь, — деловито заметил Пьетро. — Ты же актриса, певица, черт подери! Все ваше славянское самобичевание! Да ты здесь вообще ни при чем, пойми наконец. Ну, будем петь другую песню. Подумаешь, горе!
«Будем петь». Он сказал это так уверенно. А ведь петь-то придется ей одной! Песня другого композитора, тоже достаточно известного и популярного, Фреда Бонгусто, была традиционно-мелодичной, но без особых откровений, без возможностей для исполнителя показать себя... Анна добросовестно начала работать над этой песней. Но в душе у нее по-прежнему звучала та, первая, отвергнутая жюри, но принятая всем существом ее актерской натуры. Она пыталась забыть эту песню, но не могла и невольно сравнивала обе мелодии, убеждая себя в превосходстве новой...
Она ехала на фестиваль и чувствовала, будто участвует в каком-то неженском деле. То она представляла себя в образе гладиатора, обязанность которого, умирая, развлекать праздную публику, то казалась себе прачкой, от каторжного труда которой зависит жизнь или смерть ее детей, то даже загнанной лошадью, которую изо всех сил погоняет растерявшийся, забывший дорогу Пьетро Карриаджи.
На сцене блистали прославленные кумиры: Конни Фрэнсис, Далида, Доменико Модуньо, «Сонни и Шер», Клаудио Вилла... Тридцать соискателей награды, которая даст победителю и его хозяевам состояние, возможность через несколько дней устроить здесь, в Сан-Ремо, городке, привыкшем к разгулу и веселью, грандиозный банкет. Будет рекой литься шампанское, отлично вышколенные официанты будут разносить изысканно-острые блюда итальянской кухни... Потом победитель будет подписывать контракты со всемирно известными фирмами грамзаписи, с респектабельными импресарио, способными обеспечить ему лучшие концертные залы мира, с теле— и радиокомпаниями, которые разнесут его славу по свету...
— Нечего нам больше здесь делать, — обреченно сказал Карриаджи, когда стали известны результаты первого тура. — Видно, чудес не бывает.
Всего несколько дней назад Анне казалось, что если она не станет победительницей, то свершится нечто ужасное, что невозможно даже выразить словами. Теперь другое занимало ее мысли. Луиджи Тонко, композитор и певец, чью песню пела Далида и которому также не суждено было пробиться в финал, приехал в гостиницу, вытащил из ящика стола револьвер и выстрелил себе в рот... Далиду с тяжелым шоком от потрясения увезли в больницу. Что же заставило Тонко покончить с собой? Уязвленное самолюбие, легкоранимая душа артиста, уверовавшего в свой талант и особенно импульсивно отреагировавшего на суровость и придирчивость жюри? Или вещи более прозаические? Например, финансовые неурядицы, угроза разорения, потеря любимой женщины?
Любовь и деньги. Искусство и деньги. Как часто они оказываются крепко скованными, связанными, как часто потеря хлеба означает и увядание роз! И раньше, у себя на родине, Анна знала о многих шероховатостях и подводных камнях своей артистической среды, но здесь впервые в жизни столкнулась с откровенным цинизмом, жестокой коммерцией и конкуренцией, где нет места ни снисхождению, ни состраданию...
А прием в Сан-Ремо устраивали два человека — певец Клаудио Вилла и композитор Ива Дзаникки. Победители.
Анна была уверена, что обречена. Вот-вот в дверь ее номера в гостинице резко постучат, войдет Пьетро Карриаджи или Рануччо и объявит о том, что фирма разрывает контракт. Дадут подписать какие-то документы, и она, разумеется, их без слов подпишет. А потом всю оставшуюся жизнь станет возвращать фирме долги — ведь за нее заплатили! Время шло, но никто не приходил. Она поужинала в одиночестве, рано легла в кровать и провела бессонную ночь.
Из забытья ее вырвал телефонный звонок. Она взглянула на стенные часы — было уже четверть двенадцатого.
— Ну и спишь же ты! — услышала она в трубке оживленный голос Пьетро. — Собирайся, через час заеду за тобой. У нас отличные новости, В моей фирме такого еще не было! Швейцарское телевидение приглашает тебя вместе с Доменико Модуньо выступить в телевизионной программе. Есть и еще предложение: об участии в популярной у нас телепередаче «Развлечения в семье». Представляешь?! Угадай, что еще? Ни за что в жизни не угадаешь! Твой собственный концерт по Итальянскому телевидению! — Он торжествующе воскликнул: — Вот видишь, не зря мы рискнули деньгами!
Через несколько минут в номере появилась кинорежиссер Зося Александрович-Дыбовская. Та самая Зося, у которой она снималась в «Морских приключениях» и которая по ее просьбе уже больше недели находится в Сан-Ремо. Анна, оглушенная событиями, только сейчас о ней вспомнила... Да, они о чем-то говорили, даже вместе обедали... но о чем говорили, что ели? Полный провал в памяти...
Анне казалось, что только сейчас она начинает возвращаться к жизни.
Редакторы и телевизионные режиссеры выбрали для двух телепрограмм песню Арно БабаджАняна и Евгения Евтушенко «Не спеши», и Анна вспомнила свою милую знакомую из Москвы Анну Качалину. Вспомнила ее добрые глаза, строгое волевое лицо... И Москва и Качалина еще несколько дней назад казались ей бесконечно далекими, нереальными, будто они находились на другой планете. Теперь Анна начала возвращаться к нормальной жизни. Работа снова становилась радостью, словно все пережитое куда-то бесследно исчезло.
«Так что же все-таки случилось?» — не оставлял ее этот неотвязный вопрос. Несколько дней спустя Доменико Модуньо дал ей исчерпывающий ответ:
— Главный приз в Сан-Ремо — это, конечно, здорово! Он обеспечивает безбедную жизнь на пару лет. — Модуньо помолчал, разлил по бокалам вино, церемонно чокнулся. — Но главное — понравиться зрителям! Нет, не тем снобам, что сидят в зале, а тем, что собираются в кафе после работы и смотрят телевизор... Телестудию буквально завалили письмами и телеграммами с просьбой еще раз показать вас. Поздравляю! В Италии такой чести удостаивается далеко не каждый.
«Вот и ответ на многие вопросы, — подумала Анна. — Реклама, фотографии, интервью, импресарио, решение жюри... А оказывается, чтобы иметь успех, надо просто петь! Петь так, как тебя научила природа». Модуньо оказался веселым, общительным человеком. Он все время шутил, импровизировал перед телекамерой. С ним было легко и весело, он дарил, что называется, положительные эмоции. И Анна от души смеялась над каждой его шуткой. Однажды экспромтом они попробовали спеть вместе — получилось недурно. А раньше ведь Анна думала, что никогда бы не смогла петь в дуэте.
В Польшу она летела, как на каникулы. Впрочем, каникулы предполагают беззаботный отдых, а на отдых времени почти не осталось. Во время прощального ужина Пьетро многозначительно сообщил ей, что время «раскрутки» кончилось. Пора «стричь купоны».
По плану ей предстоит участвовать еще в одном типично итальянском фестивале — конкурсе на лучшее исполнение неаполитанской песни. А потом — концерты, концерты, концерты...
Во Вроцлаве домашние обратили внимание на ее худобу, на болезненный румянец.
— Безобразие, — ворчала бабушка, — никакой жалости к человеку. Вы только посмотрите, как девчонку заездили!
Анна улыбалась. И думала о том, что в ее словах есть доля правды. Ведь чем больший успех сопутствовал ей в Италии, а следовательно, чем более солидными становились доходы фирмы «Компания Дискографика Итальяна», тем больше дел появлялось у Пьетро Карриаджи, Рануччо Бастони и Ренато Серио, совмещавшего в себе деловитость администратора и талант аранжировщика.
Ренато колесил на красном «фиате» по дорогам Италии, мчался из Милана в Рим, из Рима в Турин, из Турина во Флоренцию. Встречался с деловыми людьми — известными импресарио, владельцами концертных залов, менеджерами радио и телевидения. И всюду надо было успеть, вовремя договориться, организовать. Его усталое лицо оживлялось только тогда, когда он говорил о деньгах.
— О, Аня, — твердил он, вертя баранку, — ты наше сокровище! Ты даже не понимаешь, какое ты сокровище, как долго мы тебя ждали! Если так пойдет дальше, глядишь, через год я куплю себе дом на побережье. И — что уж совсем невероятно — женюсь по любви!.. — Он приглашал Анну в кафе, умудряясь исчезнуть до того, как надо было платить по счету. Потом униженно извинялся, оправдываясь отсутствием мелочи: — Вот разменяю крупную купюру и верну...
Обещание оставалось обещанием. Анна не сердилась, а по своему обыкновению усмехалась про себя.
Ренато был скуп от природы. Конечно, это свойство имело свои «социальные корни», но с ним ничего нельзя было поделать. При переезде из города в город, с концерта на концерт он выбирал длинные окольные пути, плохие каменистые деревенские дороги: за проезд по удобной автостраде надо было платить, а страшнее этого испытания для него ничего не существовало. Он готов был пренебречь самой обычной логикой: машина уродовалась на плохих дорогах, они теряли уйму времени (а время — деньги) и однажды чуть не сорвались в пропасть.
Одновременно с концертами шла подготовка к фестивалю неаполитанской песни. На фестивале предстояло петь под фонограмму. Это сильно огорчало Анну. К тому же в студии, где шла запись, было душно. Однажды она почувствовала сильную боль в сердце, в глазах потемнело, и она про себя решила, что это конец. Но через несколько минут пришла в себя. Уставшие музыканты, с которых пот лил градом, даже не заметили, что ей плохо, отчаянно фальшивили и по-итальянски экспансивно выясняли отношения.
Фестиваль проходил в три тура — в знаменитом Сорренто, на живописном острове Искья и в Неаполе. Автор песни, которую пела Анна, композитор Дженио Амато, просил ее не слишком близко принимать к сердцу мнение жюри:
— Оно далеко не всегда объективно, особенно если учесть, что вы иностранка, первая полька, которая поет в таком сугубо итальянском фестивале. Главное — вы попали в Италию.
— Анна! Невероятно! Поздравляю! — с этим воплем в ее номер в Неаполе ворвался Ренато. Лицо его осунулось, большие голубые глаза превратились в щелки от постоянного недосыпания. — Поздравляю!
— С чем? — изумилась она. — Я же слышала по радио решение жюри: победил Нино Таранто...
— А-а, ерунда! — беззаботно отмахнулся Ренато. — Ты в перечне самых популярных певцов Италии — вместе с Челентано, Катариной Валенте и Рокки Робертсом. Тебе присужден «Оскар симпатий — 1967»! Нет, надо немедленно выпить, иначе я сойду с ума! Послушай, у тебя есть деньги? А то я оставил кошелек в машине. Через два часа верну. — Он искоса взглянул на нее и робко добавил: — Нет, правда верну, обязательно...
Несмотря на физическую и нервную перегрузку, постоянно нагнетаемую темпераментными компаньонами, Анна испытывала истинное наслаждение во время концертов. Ей нравилось, как итальянцы слушают. Как они реагируют на пение, прямо на глазах становясь добрыми, внимательными и сердечными. Иногда ей приходилось выступать в залах, где не принято слушать сидя. Под пение посетители танцуют. А вот когда Анна начинала петь, танцы сами по себе прекращались, все головы поворачивались в ее сторону и сотни глаз светились искренним восхищением. Для нее это было дороже аплодисментов и премий, дороже восторженных рецензий в газетах. После таких концертов она преображалась, излучая спокойствие и радость.
Анна от души жалела Ренато. Он превратился в комок нервов — озабоченный, встревоженный, боящийся куда-то опоздать, от него все чаще пахло спиртным... И когда он в таком состоянии садился за руль, Анне делалось не по себе. Единственно, в чем он оставался прежним, так это в отношении денег: так же виновато просил «взаймы» и не возвращал. И неизменно предпочитал плохие дороги, лишь бы не платить грошового налога...
Концерт в небольшом городке Форли закончился поздно ночью. Гостеприимные, обожавшие музыку жители городка долго не отпускали Анну со сцены, и она, не в силах отказать, пела и пела. В маленькую, уютную городскую гостиницу она вернулась около часа ночи. Было приятно пройтись пешком в окружении восторженных меломанов от концертного зала до гостиницы. Анна уже приняла ванну и собиралась лечь, как неожиданно в дверь постучались. На пороге стоял Ренато. Он был бледен, от него пахло коньяком, но в глазах горели веселые огоньки.
— Привет, наше сокровище! — заорал он. — Ты что это, спать собралась?! А ну-ка вставай! Тебя ждет шикарная гостиница в Милане. Там оплачен номер. Оплачен, а здесь надо платить! Сама понимаешь, наша фирма пока не такая богатая, чтобы платить за два номера сразу.
Через двадцать минут они уже сидели в машине и мчались по тихим улицам спящего городка.
— Скажу тебе честно, — прибавляя скорость, рассказывал Ренато, — я уже два дня не спал. Задала ты нам работу! Утром вернулся из Швейцарии — подписан контракт, о-ля-ля, закачаешься! Обскакал весь Милан и — сюда, за тобой. Всюду надо успеть. Что ни говори, а главное в жизни — деньги! Уж я-то знаю, что это такое, когда их нет, — он замолчал и через несколько минут, когда они выехали на шоссе, вновь обратился к Анне, подавляя зевоту: — Давай не будем плестись по деревням, поедем по автостраде — ночью налоги не берут...
Эх, Ренато, Ренато. Он совсем потерял голову от неожиданно свалившегося на них успеха (который выражался конкретными денежными цифрами). Он нежно поглядывал на сидящую рядом с ним пассажирку. Совсем как почтенный отец семейства смотрит на только что приобретенную дорогую вещь, на которую копил по лире много лет. Ренато не заметил, как скорость на спидометре перескочила на цифру 100, потом начала ползти вверх к цифрам 120, 130, 140, 150, 160... Он видел впереди далекие огни Милана и мечтал о мягкой теплой постели. Ренато не сразу осознал, что теряет управление, что руль уже не слушается его, что машина с жутким свистом куда-то летит и страшный тяжелый удар настигает его...
Их нашли под утро. Водитель грузовика остановился около разбитого «фиата», в котором без сознания лежал Ренато. А метрах в двадцати от «фиата» лежала окровавленная молодая женщина, как спустя двадцать минут установила дорожная полиция, — польская артистка Анна Герман.
Она попробовала пошевельнуться и почувствовала невыносимую боль во всем теле, словно кто-то беспощадно вбивал в нее острые гвозди. Она застонала и чуть приоткрыла глаза: неровный свет ускользал, выхватывая фигуры кричащих людей...
«Где я?» — пронеслось в мыслях. Попыталась сосредоточиться, восстановить в памяти картину происшедшего. Концерт, Ренато, автомобиль, дорога в Милан... и пустота, будто оборвалась кинолента... Кто-то склонился над ней. Она услышала, как сказали по-русски со слезами облегчения: «Слава богу, жива!»
«Мама?.. Неужели мама?! Или снова сон? Где я?..»
Рядом кто-то быстро говорил по-итальянски. Еще кто-то — по-польски. Удивительно знакомые интонации. «Неужели Збышек?» Потом голоса уплыли, стало легко и приятно... Анна бежит по лесной тропинке среди красных, желтых, оранжевых цветов к огромному голубому озеру, сбрасывает с себя платье и бросается в прозрачную, нагретую солнцем воду. Вынырнув, она вдруг слышит музыку. Мелодии, напевы, хор поющих голосов... Они доносятся отовсюду — с берега, с деревьев, с лодок, которые медленно кружат вокруг и стискивают ее со всех сторон. С ужасом ощущает, что теряет силы и начинает тонуть, а ноги запутываются в сетях. Анна отчаянно пытается вырваться, и знакомая невыносимая боль пронизывает все тело...
Она снова открывает глаза. Теперь в палате светло. По стенам резво скачут солнечные зайчики. На стуле перед кроватью, ссутулившись, сидит мать. Желтое, утомленное, состарившееся лицо.
— Господи, слава богу, жива... — словно молится Ирма, и Анна видит, что слезы текут по ее щекам, что она еле сдерживается, чтобы не зарыдать в голос.
Анна хочет сказать что-то успокаивающее, доброе, но язык не слушается ее, горло издает какие-то бурлящие звуки, улыбки тоже не получается. Только теперь к жестокой боли во всем теле добавляется и тяжелая боль в висках. «Наверное, я умираю, — отрешенно думает Анна. — Наверное, с такими страданиями и приходит смерть. Скорее бы. Это же невозможно терпеть...» Сознание снова уходит. Она будто проваливается в огромную черную бездонную пропасть.
«Успокойтесь, кризис уже миновал. — Анна ясно различает голос Збышека. — Теперь все будет хорошо».
Анна видит его лицо — осунувшееся, усталое, их взгляды встречаются, и она еле слышно, с трудом выговаривает слова:
— Как я рада, что вы здесь, со мной.
Мать со Збышеком прилетели в Милан на третий день после катастрофы. Никто из сотрудников в Министерстве культуры и «Пагарте» не пытался успокоить пани Ирму.
— По имеющимся данным, — сказал ей директор «Пагарта». — состояние крайне тяжелое. Наберитесь мужества. Будьте готовы к худшему. — Директор снял очки, протер носовым платком стекла и тихо добавил: — Это большое несчастье для всего нашего искусства.
— Потом сказал еще: — Насколько мне известно, пани Анна не замужем, но у нее есть жених. Он может вместе с вами сейчас отправиться в Италию.